Цивилизация
«Гей, славяне» — так начинается песня, славящая вольный дух и язык народов, что живут на землях от Тихого океана до Одры и Лабы, от Средиземного моря до льдов Арктики и волн Балтики.
Сперва эти стихи назывались «Гей, словаки!». Их сочинил поэт-романтик Самуил Томашик в 1834 году. А вскоре на востоке Европы их уже пели каждый на свой лад.
Возникло и общее название — «Гей, славяне!», а песня зазвучала вызовом властям тех стран, в которые входили славянские народы. Словаки, чехи, ряд других народов и часть поляков входили в Австрийскую империю. Еще две части поляков состояли в подданстве российском и германском, а болгары и множество сербов — в турецком.
Песня Томашика звучала на их языках, рождая надежду на независимость:
Гей, славяне! Гей, славяне!
Будет вам свобода,
если только ваше сердце
бьется для народа.
Вскоре ее превратили в свой гимн вожаки панславянства:
Гром и ад! Что ваша злоба,
что все ваши ковы,
коли жив наш дух славянский!
Коль мы в бой готовы!*
Девиз «Гей, славяне!» звучал фрондерски. За него можно было сесть в тюрьму.
В романе Ярослава Гашека о Швейке — бравом чешском солдате австро-венгерской армии — есть такой эпизод: глава кружка «Добролюб» устраивает веселье с музыкой. Полиция велит его прекратить. Хозяин говорит: «Подождите минуточку, вот только доиграют «Гей, славяне». Его хвать — и за решетку. За панславянский заговор.
Чехов австрийские власти боялись с тех пор, как табориты Прокопа Голого в XV веке осадили Вену. Помнили и бои 1848 года. И пражский славянский съезд, где Михаил Бакунин требовал всеславянской федерации. Опасались и партии младочехов Карела Крамаржа, видя за ее призывами к автономии жажду независимости. Достичь ее многие мечтали через единение славян на основе их культурной, этнической и языковой общности. Так родилась романтическая идея панславизма.
Ее воспевали поэты — чех Ян Коллар, хорват Страхимир Кранчевич, поляк Адам Мицкевич. И русские — Пушкин, Тютчев, Бальмонт. Она цвела в славянофильской среде.
Михаил Погодин объявлял славян носителями высших духовных ценностей. А духовник царя о. Андрей Сиборский и директор Царскосельского лицея Василий Малиновский строили планы их единения под стягом Российской империи.
Аксаков, Киреевский, Хомяков и другие авторы не ограничивались проповедью славянской особости, но противопоставляли ее «бездуховной Европе». Схожие речи слышны и сейчас. Впрочем, тогда их идеи были поводом для шуток.
В Петербурге шампанское с квасом
Попивали из древних ковшей.
А в Москве восхваляли с экстазом
Допетровский порядок вещей…
— писал о них Некрасов.
Крымская катастрофа и восстание в Польше 1863–1864 годов повергли панславистов в уныние и страх. И породили идею Славянского съезда в Петербурге и Москве в 1867 году. По замыслу это был конгресс с целью создания международного движения. По форме — фестиваль: череда банкетов, молебнов, дебатов, концертов и митингов. Тот бурный размах помнят и теперь.
150-летие того собрания отметили недавно в Москве проведением нового Славянского съезда. Одной из его тем стало создание Содружества независимых славянских государств. Это пока лишь идея, но новые панслависты хотят привлечь к ней внимание государственных структур, которые, по их мнению, может увлечь эта экзотическая геополитическая задача.
Предложено созвать в 2018 году в Праге новый славянский Международный конгресс с участием политиков, общественных и религиозных организаций для разработки концепции содружества и договора о нем. Учрежден оргкомитет.
Звучит не ново. Еще в 1848-м в Праге того же требовал бунтарь Бакунин. Тогда панслависты считали условием успеха войну или мятеж. Поется ж в «Гей, славяне!»:
Против нас хоть весь мир! Что нам? Восставай задорно!
Пика панславизм достиг в ходе Русско-турецкой войны за независимость Болгарии.
Спрос на идею опять создала новая война — Первая мировая. В 1914-м Крамарж предложил проект таможенного союза и федерации суверенных славянских монархий под скипетром русского царя. Он понравился чиновникам и придворным в Петербурге. Власти разыгрывали «славянскую карту», стремясь расколоть ряды противника, обещая чехам и словакам суверенитет, а Польше — единcтво, свободу вероисповедания и автономию.
Пропаганда использовала тексты историков и философов о вечной борьбе славянства и германства. Кто-то в нее верил. Кто-то считал, что такова военная необходимость, а после все прояснится и наладится. И все прояснилось, но иначе.
Революция смешала панславистские карты, а триумф Антанты создал в Европе новый расклад.
Конец войны стал концом «подъяремности» славян. Чехи и словаки создали республику. Поляки тоже. Ряд балканских народов объединились в Королевство сербов, хорватов и словенцев (c 1929 года — королевство Югославия).
Пришла пора обретения новой идентичности в новых границах и социальных условиях. Но переформатирование славянского пространства, пройдя горнило Второй мировой и недавней Балканской войны, продолжается. С одной стороны, для него характерно деление на суверенные страны. С другой — реальное единство в рамках Европейского союза, куда уже входят Болгария, Польша, Словакия, Словения, Хорватия и Чехия.
Туда же стремится Украина. В 2016-м там приняли заявку от Боснии и Герцеговины. Македония стала кандидатом еще в 2005-м. Черногория получила этот статус в 2010-м. Сербия — в 2012-м. В июле министр евроинтеграции Ядранка Йоксимович сообщила, что в Белграде ждут решения по поводу сроков вступления в ЕС, чтобы планировать бюджет и политические действия: «к концу 2020/21-го мы будем полностью готовы… И можем провести референдум, на котором граждане будут решать (вступать в ЕС или нет. — «Газета.ру»)».
Судя по всему, политическая и экономическая интеграция в пределах ЕС видится славянским странам перспективной версией единства братских народов.
Причем, несмотря на конфронтационные политические перипетии последних лет, путь туда не заказан и России. А культурное единство славян — уже давно повседневная реальность. Фестивалей, обменов, публикаций, выставок, форумов любого уровня и масштаба не счесть. Если порой и возникают сложности, то вызваны они прежде всего политическими причинами.
Так что призывы и планы создания параллельных содружеств, выглядят как минимум причудой. Здесь действует ряд факторов.
Первый: мечта славян о независимости осуществилась. И хотя иные жители Брно, если их назвать чехами, могут вас и поправить: мы, мол, не чехи, а мораване. Как и кашубы, если их назвать поляками. Но своей принадлежности к чешской или польской нации ни те ни другие, как правило, не оспаривают.
При этом чисто славянских стран просто нет. В каждой имеется немало национальных меньшинств.
Второй: некогда часть славян желала объединиться под защитой Российской империи, но в 1991 году «имперский» период бытия России завершился.
Третий: большинству славян комфортно в уже созданной Единой Европе. Ее гражданами в политическом смысле чувствуют себя три четверти поляков, 76% словаков, 54% чехов, большинство болгар, хорватов и словенцев. При этом дорогая им этническая самобытность цветет в органическом единстве общеевропейской культуры.
В этой связи замысел Союза независимых славянских государств выглядит либо маргинальной выдумкой, либо — с точки зрения прикладной политики — попыткой продать уже много лет как вытесненный с рынка бренд «панславизма». Вновь ввести его в торговый оборот. Хотя бы как винтажный товар для любителей ретро.
А если смотреть шире, то легко увидеть отражение борьбы железобетонной архаики с постоянно обновляющимся и быстро меняющимся миром. Такую ситуацию, анализируя реакционный Священный союз XIX века, историк Евгений Тарле описал жутковатой метафорой «мертвый хватает живого» — ветхая старина навязывает себя живой современности. Той, что сегодня вполне отражает мечту автора песни «Гей, славяне!».
* Перевод Николая Берга (1823–1884)
