Петербург наводнен одинаковыми мужчинами в одинаковых костюмах, с одинаковыми стрижками, с одинаковыми портфелями — в городе проходит очередной чиновничий съезд. Одинаковые портфели выдают на съезде, а все остальное одинаковым стало добровольно — эти мужчины так демонстрируют свой жизненный выбор, создавая государственный стиль, передаваемый новичкам, поступающим на госслужбу.

Да, это региональные чиновники, приехавшие со всей страны. Формально такие съезды называются инвестиционными, юридическими, урбанистскими и отраслевыми форумами. Петербург фактически стал российской столицей таких международных и региональных мероприятий. Правда, последнее время по понятным причинам международные форумы, не меняя названий, становятся все более региональными.

В этом и есть главный смысл подобных форумов-съездов — не какие-то широко разрекламированные иностранные инвестиции и договоры о сотрудничестве (никто и не скрывает, что подписание контрактов специально переносится на дни форумов), а именно передача чиновников и бизнесменов друг другу современного государственного стиля.

Тот, кто лучше всего демонстрирует свой стиль окружающим, получает преимущество в дальнейшей чиновничьей карьере и бизнесе — часто они неразличимы.

Двое почти одинаковых мужчин с одинаковыми портфелями идут по набережной Невы. На другой стороне реки — знаменитая, знаменитейшая тюрьма «Кресты». Они проходят мимо маленького запущенного памятника жертвам репрессий, но не замечают его — они смотрят на кирпичную громаду, отделенную от них огромной рекой.

«Кресты», — спокойно говорит один.
«Да знаю я», — спокойно отвечает другой.

Они смотрят на тюрьму с уважением, как на одну из возможных ступеней в их карьере — они явно оценивают вероятность своего попадания в «Кресты», но памятник невинно сгинувшим в тюрьме их не интересует.

Они считают эти репрессии чужими, случившимися с другими людьми. Их не научили смотреть на этот памятник, не научили мыслям для осмысления тех репрессий, не научили словам описания тех репрессий — это не входит в их государственный стиль.

Отсутствие правильных слов привело к тому, что сталинские репрессии не стали национальной трагедией. Когда говорят «репрессии», то сразу вспоминаются 1937-1938 годы, хрестоматийный «37-й год». Но вспоминаются потому, что тогда сажали и убивали тех, кто умел и мог сказать о своей судьбе — остатки дореволюционной интеллигенции, новая красная интеллигенция, так называемые «старые большевики».

Да, среди невинно репрессированных людей во время Большого Террора 1937-38 годов были и безъязыкие рабочие и крестьяне — машина государственного террора обладает большой инерцией. Но власти изначально хотели наказать прежде всего остатки национальной элиты, о чем свидетельствует секретный тогда приказ НКВД № 00447. Фактически именно этот приказ запустил механизм Большого террора — изначально кроме недобитых кулаков планировалось уничтожать бывших членов дореволюционных партий, религиозных деятелей, бывших белогвардейцев, реэмигрантов, людей, критически настроенных к коммунистам.

В итоге в этом списке мог оказаться любой, кто имел свое мнение, кто мог его сформулировать. И именно от выживших образованных людей или от их образованных детей мы знаем о том ужасе. А для крестьянской страны «37-й год» выглядел так: «Коммуняки режут коммуняк, городские режут городских. Коммуняки в 20-е и начале 30-х резали и выселяли нас, городским тогда было на нас плевать. Людей, конечно, жалко. Но это не наша беда, нам бы просто выжить».

На самом деле, при всем ужасе «37-го года», настоящая Национальная трагедия крестьянской страны началась сто лет назад, летом 1918 года, когда начали создаваться Комитеты бедноты, знаменитые Комбеды. И некому о ней сказать — те, кого резали и выселяли, не приучены были мемуары писать.

Именно поэтому мы находимся до сих пор под действием сталинской пропаганды, называвшей борьбу с русским крестьянством Раскулачиванием. На нас до сих пор действует постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 30 января 1930 года «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Термин Раскулачивание предполагает борьбу с неким Кулаком, заведомо заслуживающим ненависти — Сталин был хорошим пиарщиком, он умел эффективно играть словами и смыслами.

Но на самом деле это была борьба с Крестьянином, со всей массой русского крестьянства — поэтому политику большевиков в деревне нужно называть Раскрестьяниванием. Этот термин сейчас используется профессиональными историками, но в общественном сознании он пока не смог потеснить Раскулачивание.

Именно поэтому памятник жертвам репрессий в Петербурге напротив «Крестов» так жалок, так заброшен, так неофициален — особенно на фоне мощной и вечной знаменитой кирпичной громады. Именно поэтому не удается установить внятный памятник участникам Тамбовского восстания 1920-21 годов на месте расстрела крестьян, восставших против большевистской продразверстки. При этом и сторонники подобных памятников и их противники — потомки крестьян, поскольку в нашей стране, уничтожившей потомственную аристократию, у большинства населения крестьянские корни. У вышеупомянутых чиновников с одинаковыми портфелями — тоже.

Пока Раскрестьянивание не получит в общественном сознании ранг официальной Национальной Трагедии, пока не будет научно определена цифра человеческих жертв Раскрестьянивания, Сталин будет вечно живым.

В этом году для вытеснения слова «Раскулачивание» «Раскрестьяниванием» есть важный и страшный повод — если 2017 год был годом столетия двух Революций, то именно в 2018 году исполняется сто лет начала уничтожения сути нашей страны.

Осмыслением национальных трагедий, внедрением в общественное и чиновничье сознание новых важных слов, созданием стиля эпохи должна заниматься национальная элита — понятно, почему так с ней боролись большевики, убивая ее и подрубая ее крестьянские корни.

Остается надеяться, что такая элита когда-нибудь у нас появится.