Есть такой анекдот: «Какие же в соседнем дворе коты нахальные, — говорит кошка, — вчера шла — изнасиловали, сегодня шла — изнасиловали, завтра опять пойду». Мне бы хотелось, чтобы те, кому он кажется смешным, не читали дальше этот текст, потому что на самом деле мне нечего им сказать; мне не хотелось бы писать этот текст — вообще-то, ты не хочешь говорить про сексуальную агрессию, ты хочешь, чтобы у тебя никогда в жизни не было повода завести этот разговор.

В фейсбуке уже пару дней проходит флешмоб #‎Янебоюсьсказать #‎яНеБоюсьСказати — ‬девушки из России и Украины рассказывают личные истории о пережитом насилии. О домогательствах и запугивании со стороны знакомых и незнакомых мужчин — тех, кому больше всех доверяли, или тех, кого сразу считали опасными. О зоне умолчания, такой огромной и травматичной, что исчезает из частной и коллективной памяти, но не из опыта.
‬‬‬
Ты видишь истории, с которыми множество девочек сталкивается сразу после того, как им исполняется лет двенадцать. Многие — раньше.

Истории эти без преувеличения ужасающие — до дрожи в пальцах, которыми ставишь лайк сочувствия и поддержки, до невозможности читать их дальше — есть круги ада, в которые ты просто не хочешь спускаться.

Ты читаешь истории из серой зоны — это же не насилие? это уже неприемлемо? — девочки, выросшие в культуре постоянного нарушения границ до полного их неразличения, бесконечного, с раннего детства, «как тебе не стыдно», «а что подумают люди», «слушайся старших», «не придумывай», «не говори глупостей» и даже «ты умнее, уступи» — всей этой ежедневной незаметной шелухи, отнимающей волю, добавляющей вины и приводящей, если повезет, когда-то потом на терапию, — эти девочки только сейчас, сказав вслух, понимают, что что-то тогда было не так. Что все те как бы по-дружески трогающие тебя руками начальники или да-брось-ломаться знакомые из всех тех со смехом рассказанных или с омерзением забытых историй вообще-то были абьюзеры.

Да, это было серьезно. Да, страшно. Да, вытеснилось. Да, повлияло.

Ты видишь все варианты отрицания, обесценивания и обвинения жертвы: зачем пошла в гости, зачем вон в той юбке, зачем выпивала, зачем говорила, зачем промолчала, зачем шла поздно ночью и села в машину; не может быть, чтобы такое со всеми — со мной не бывало; нормальные девки записались на бокс ставить хук, а она почему-то на йогу и танцы; давайте теперь запретим вечеринки?

Ты слышишь, как сломанная эмпатия прикидывается рефлексией, и люди в ответ на чужую боль и уязвимость пожимают плечами: зачем об этом говорить? Что это изменит? Это пиар. Это дань моде. Это все в голове. Пусть идет к аналитику. Еще лучше — в суд. Это всего лишь виктимность. Давайте это обсудим — все не так просто.

Ты вдруг с ужасом, нет, с безнадежностью понимаешь: все эти дискуссии — вчера с той же страстью своей правоты обсуждали права на побои — сигналы распада и дикости, а не взросления, как многие думают, общества.

Есть вещи не спорные: детей бить нельзя. Женщин — тоже. «Нет» значит «нет».

Еще раз: детей бить нельзя, никогда, шлепки и пощечины тоже считаются.

«Нет» значит «нет» — всегда, при любых обстоятельствах. Даже когда это «нет» говорит нетрезвая голая женщина в вашей постели. Даже когда это пьяная. Голая. Женщина. В вашей. Постели.

Есть вещи не спорные — причем даже там, где, казалось бы, зло и добро под извечным сомнением.

О чем говорить, если даже в «Игре престолов» насильника и абьюзера бросают без всякой жалости не в комитет по вопросам этики, а сразу голодным собакам.