Когда Гоголь был уже знаменит, но уже прихворнул (метался между Россией и Италией, писал свои «Выбранные места из переписки с друзьями»), он однажды вернулся в отчий дом. В родные пенаты. В имение. Его там не ждали: он знаменитость, они — простые помещики — однако очень обрадовались. Но ничего хорошего из этого не вышло.

Его сестра однажды сказала ему, вероятно, наливая чай, что соседние помещики боятся ездить к ним («Слава богу», — подумал Гоголь): «Ты как будто какой-то деревянный, Николенька!»

А добрая знакомая его семьи, дама уже почтенная, «приехавши однажды, все оглядывалась и озиралась, страшась, что он войдет». Потом, уезжая, сказала домочадцам: «Он нас опишет».

Ну что я могу вам сказать?

Я, конечно, не Гоголь, но вас опишу.

Вы заражены двумя бациллами. Первая — это желание постоянно делать селфи. И вторая — это страх взорваться в метро. Помните, была такая песня Земфиры со строчкой «Взорвемся в метро»?

Со страхом всё понятно (это танатос), мы о нем позже поговорим. А вот первое — это, конечно, эрос. Само-эрос, я бы даже так сказал.

Психиатры выделяют несколько стадий этой зависимости.

Первая — эпизодическая: человек фотографирует себя более трех раз в день, но при этом не выкладывает фотографии на обозрение. Вторая — острая: автопортреты на телефон более трех раз в день и размещение их в социальных сетях. Третья — хроническая: человек испытывает неконтролируемое желание фотографировать себя постоянно на протяжении всего дня и выкладывает снимки не менее шести раз в день.

Поздравляю, вы психически больны.

Уже упомянутый Гоголь позировал для своего самого известного теперь портрета кисти Федора Антоновича Моллера терпеливо. А не как вы! Увидели зеркало, выхватили мобильничек, приложились головкой к чужому плечу (или просто вытянули вперед руку как можно дальше: а иначе перекос случится), щелкнулись — и дальше бежать. Предавать меня!

Нет! Гоголь всё делал не так.

Он подошел к этому вопросу с великим тщанием. Как утверждают биографы, писатель специально готовился к этим сеансам, придирчиво подыскивал костюм, искал мужское украшение, выбирал позу, думал про выражение лица.

Николай Берг (кстати, тоже Николай Васильевич, вот совпадение!) вспоминал: «Гоголь, по-видимому, думал тогда, как бы сняться (да-да, там именно это слово употреблено! — Д.В.) покрасивее, надел сюртук, в каком его никогда не видели ни прежде, ни после, растянул по жилету невероятную бисерную цепочку; сел прямо, может быть, для того, чтобы спрятать от потомков, сколь возможно более, свой длинный нос, который, впрочем, был не особенно длинен».

Меня очень трогает это «для того, чтобы спрятать от потомков свой длинный нос».

Как будто его можно спрятать!

Портреты, селфи, наши бесконечные сетевые дневники — всё это желание избежать и лишиться смерти. Получить в распоряжение маленькое прирученное бессмертие. Дрессированную вечность.

Ибо мы знаем. Только выйдешь, отвернешься, отпустишь чужую руку — и всё. Может быть, эта рука была у тебя в ладони в последний раз.

Помните, это известное (единственное, на самом деле его известное) стихотворение Александра Кочеткова «С любимыми не расставайтесь...»? Ну, конечно, помните. Хотя молодежь теперь не смотрит старые фильмы, но так я и не к молодежи обращаюсь! (Меня же читают одни пожилые чудаки.)

После выхода кинофильма «Ирония судьбы, или С легким паром» оно стало шлягером. В действительности же это стихотворение Александра Кочеткова называется иначе — «Баллада о прокуренном вагоне».

Историю создания этого текста рассказала в своих записях жена поэта. И она, эта история, пахнет другим временем, другой эпохой. Когда еще такие шапки, как на Наде Ш., никто не носил.

…Это было летом 1932 года. Нина Григорьевна Прозрителева, жена поэта (супруга — это для казенных чиновничьих речей, именно жена — как он ее звал? Ниночка? Нинок? Нинуля?), провожала мужа на поезд. В Москву. Он должен был ехать с пересадкой. Сперва от Ставрополя до станции Кавказской, после чего пересесть на поезд Сочи — Москва.

Нина Григорьевна Прозрителева вспоминала:

«Расставаться было трудно, и мы оттягивали как могли. Накануне отъезда мы решили продать билет и хоть на три дня отсрочить отъезд. Эти же дни — подарок судьбы — переживать как сплошной праздник. Кончилась отсрочка, ехать было необходимо. Опять куплен билет, и Александр Сергеевич уехал».

Письмо Кочеткова со станции Кавказской передает то настроение, в каком он ехал. В этом письме есть выражение «полугрущу, полусплю». Потому это перейдет в стихотворение — «полуплакал, полуспал».

А в Москве к его приезду, неожиданно для него самого, отнеслись как к воскрешению Лазаря. Дело в том, что тот поезд, из которого Нина Григорьевна в буквальном смысле вытаскивала мужа, потерпел крушение. Сошел с рельсов. Самое печальное, что уже на подъезде к Москве. На станции Москва-Товарная. Погибли знакомые, которые возвращались из того же сочинского санатория. Разметались их вещи, щелкнули замками хлипкие чемоданы, открыли бесстыдно свои недра с дешевым советским бельем.

«…В первом же письме, которое я получила от Александра Сергеевича из Москвы, было стихотворение «Вагон» («Баллада о прокуренном вагоне»)», — написала в своих воспоминаниях Нина Григорьевна.

Любопытная деталь. Несмотря на то что стихотворение было написано в 1932 году, напечатано оно было лишь спустя 34 года в сборнике «День поэзии». Про крушение поездов — это ведь не по-советски. У нас поезда не рушатся.

…Я выпускаю твою руку и говорю тебе: «Напиши мне вечером».

Или ссорюсь с тобой и думаю: «Не буду писать вечером».

А вечера может и не быть.

Cделаем на прощание селфи (не зная, что оно прощание), напишем раздраженную смс-ку «ты дура/ты идиот/я ухожу» и — взорвемся. Действительно уйдем в никуда. Растворимся в апрельском ветре. В холодном сером прахе бессмертного Гоголя.

С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них, —
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг!

Вечером я тебе сам напишу.