Цивилизация
Монгольские пушки, сокрушившие Аламут — твердыню повелителя асассинов, божественный ветер, раскидавший эскадру Хубилая на пути в Японию, русские князья, раздавленные помостом с пирующими победителями, — все это и многое другое началось здесь, на берегах Керулена. Есть от чего закружиться голове — при слове «Чингисхан» сама история встает из курганов и начинает малевать картины великих походов и кровавой резни.
Да и время поднимать из могил тени великих предков подходящее: как заметил президент, поскреби русского — найдешь татарина. То, что племя татар Чингисхан перерезал почти поголовно еще до того, как покинул пределы родной Монголии, неважно, важен символ. Словечко «Евразия» булькает на поверхности политического котла, что варится к западу от Бреста уже долгие годы, помешивают его и в Москве, и в Астане, и в Элисте, и в Казани, где фигура просвещенного тирана великой империи по-прежнему актуальна.
А значит, пора крутить столы и прислушиваться: дух Темуджина, слышишь ли ты нас?
Впрочем, «Монгол» на исторические параллели вроде и не претендует — биография великого завоевателя выглядит попыткой понять, как же все-таки закалялась сталь. Юный Темуджин, сын Есугей-багатура, отправляется с отцом за невестой. Собирались заключить брак по политическим интересам, но вмешалась любовь: не по годам серьезная девочка Бортэ сама выбрала Темуджина, отец перечить не стал, на том и порешили. На пути домой отца отравили, вассалы его отказались поддержать сына-мальчишку, начались бедствия, нищета, унижения и долгий путь к объединению племен.
Собственно говоря, любовь Темуджина и Бортэ и дружба-вражда Темуджина с его побратимом ханом Джамухой — это такой восточный Шекспир, история на все времена. Так ее и разыгрывает Сергей Бодров — как эпическое сказание о любви, дружбе и вражде, которое проходит сквозь большие и малые битвы.
И, когда в финальном сражении одетые в черное смертники идут в конном строю на врагов, распластав над землей парные сабли, словно крылья, кажется, что эпос — штука и в самом деле вечно живая, равнодушная к тяжести проходящих столетий.
Схватки, однако, при всем их великолепии занимают не столь значительную часть экранного времени, чтобы отвлечься собственно от Чингисхана, его детства и зрелости, проходящих как будто без всякой внутренней борьбы и сомнений. Словно вырубленный из цельного куска терракота, он движется сквозь плен, колодки, скитания и сражения так невозмутимо, будто знает итог. Через какое-то время это начинает вызывать удивление: величайший завоеватель вселенной оказывается спокойным деятельным человеком, руководящим своими бойцами и своей судьбой с твердостью эффективного менеджера. Он удивительно современен, этот Чингисхан, — как-то трудно рядом с этой фигурой расположить привычку монголов ломать хребет знатным преступникам, дабы не пролилась на землю благородная кровь, а тех, кто попроще, зашивать в сырую шкуру и оставлять на солнце умирать в безжалостно сжимающейся утробе.
А впрочем, бог с ними, этими страстями 800-летней давности: при всей безупречной выделке костюмов, драматической узкоглазости лиц и отличной постановке сражений Бодрова, кажется, интересовало что-то иное, на что и были с успехом потрачены 12 миллионов бюджета. Монголия сама по себе красивая, словно сон Кольриджа. Одиночество правителя. Твердая поступь судьбы, которой было угодно поднять затравленного беглеца на трон. Воля человека, готового гнать судьбу, словно упрямого коня, к самому горизонту.
А что не получилось — то, как сказал Велимир Хлебников, покидая заболевшего товарища, «степь отпоет».
