Цивилизация
В Новосибирске прошел очередной фестиваль «Французское кино сегодня». В течение трех дней в кинотеатре «Победа» показывали как вечную классику – отреставрированную копию «Шербурских зонтиков» Жака Деми, так и актуальные фильмы: от победителя Каннского кинофестиваля, «Дипана» Жака Одиара, до полнометражной детской анимации «Невероятная тайна Лулу» Эрика Омона. Специальным событием фестиваля стала российская премьера нового фильма Режиса Варнье («Индокитай», «Восток – Запад») «Время признаний». Драма, основанная на реальных событиях, рассказывающая историю французского ученого Франсуа Бизо, изучавшего буддийские храмы Камбоджи как раз в тот момент, когда в стране началась гражданская война. Попав в плен к красным кхмерам, Бизо постепенно сближается с одним из лидеров восстания по прозвищу Товарищ Дуч. С одной стороны, эта странная дружба с жестоким командиром позволяет Бизо сохранить жизнь. С другой — навсегда останется его ночным кошмаром. После показа «Газета» побеседовала с режиссером.
— Режис, как вам кажется, сегодня еще актуально противостояние «Восток – Запад», которое вынесено в название, пожалуй, самого популярного в России вашего фильма?
— На мой взгляд, этого противопоставления больше нет. После падения Берлинской стены и последовавшего распада СССР мы скорее подошли к делению не на социалистические и капиталистические страны, а на богатые и бедные. На север и на юг. Сегодня поводом для вражды чаще выступает не социальное неравенство, а различия в религиях.
— То есть формула теперь звучит скорее как «Ближний Восток против Запада»?
— Современный Ближний Восток — искусственно созданная территория, границы между странами которой были проведены после Первой мировой войны французами и англичанами, согласно знаменитому соглашению Сайкса – Пико. После Второй мировой таким же образом появилось Государство Израиль. Эти события, повлекшие за собой многие конфликты, развивались в течение последних ста лет. Если брать период жизни тех людей, которые живут в этой части мира, — это очень много. Но если смотреть с точки зрения истории — это ничто.
— Где грань между неравнодушием к судьбе других стран и откровенным вмешательством, которое может спровоцировать конфликты, подобные тем, что вы описывали ранее в «Индокитае» и теперь — во «Вратах»?
— Одно дело — события эпохи, когда Франция, Голландия, Испания и Англия пытались навязать свое господство другим странам — задолго до того, как США пережили такой серьезный взлет. На мой взгляд, колониальная политика не имеет ничего общего с действиями Франсуа Олланда, который в январе 2013 года решил провести военную операцию в Мали с целью предотвратить исламистскую угрозу в регионе. Это решение было принято буквально за три часа, у него даже не было времени предупредить ООН. Но в противном случае мы бы рисковали получить черное пятно «Исламского государства (организация запрещена в России)» (террористической организации, запрещенной в России) еще и в Африке.
И все-таки для распространения наших идей по возможности всегда нужно выбирать мирный путь.
Когда вы берете в руки оружие, вы создаете себе врага. А если в качестве оружия используете образование, просвещение, вы создаете себе друга. Или хотя бы можете рассчитывать на солидарность.
— Во «Вратах» интереснее всего тот момент, как и почему обычный человек превращается в преступника. Особенно в контексте последних трагических событий в Париже.
— Действительно, когда были раскрыты личности террористов, оказалось, что каждый из них был примерным семьянином, который уважал и чтил старших. Думаю, дело в чувстве несправедливости, незащищенности. Когда вы переживаете нечто подобное в семье или в обществе, образовавшуюся пустоту внутри вас постепенно начинает заполнять яд экстремизма.
С другой стороны, в каждом человеке есть животная сторона, которую приручил наш ум.
Например, собаки — это же бывшие волки. И иногда у них просыпаются инстинкты, хранящиеся в генах. Они в один момент вдруг теряют все свое воспитание. Так и в нашем теле есть доля животной дикости. Рефлексы защиты или атаки. Когда люди сеют вражду и разжигают войну, они опираются именно на эти инстинкты. Что говорит Дуч в фильме? Я убивал не людей, я убивал врагов. Для начала вы мысленно для себя лишаете противника человечности, превращая его просто в мишень, и только потом нажимаете на курок. А если вы не нацепите этикетку «враг», вы не сможете убить.
— Сегодня война ведется не только на поле боя, но и в информационном пространстве. Террористы, отрезая головы в прямом эфире и устраивая перестрелку в центре Парижа, отлично знают, что их покажут по телевизору. Французы же отвечают им, выходя на многомиллионные демонстрации под лозунгом «Я не боюсь».
— Создание подобных сильных образов стало очень важным в мире за последние 20 лет. В том числе благодаря развитию телевидения и интернета. Образ — это некое видение. Он не может быть нейтральным, потому что человек, его создающий, изначально субъективен. У него есть свой угол зрения и определенное направление задачи. Пора создавать отдельные школы, в которых с детства учили бы воспринимать и расшифровывать подобные образы, чтобы избежать угрозы манипуляции.
Как-то я сделал репортаж для французского телевидения о подростках, которых ЮНИСЕФ пытался вернуть к нормальной жизни после ливанской войны. Они жили в специальных лагерях для детей, которые до этого не знали ничего, кроме войны. Война была для них нормальным состоянием. В этих поселениях перемешались люди разных национальностей, религий и социальных слоев.
Для начала для этих подростков стала откровением новость о том, что можно жить в мире и тишине.
А потом они сами стали проводниками идей добра уже для самых маленьких детей.
Я как режиссер получил разрешение снимать так, как считаю нужным. И тогда я закончил репортаж кадром детей с очень грустными лицами, опущенным взглядом и меланхоличной мелодией на фоне. Тут раздается голос за кадром — мой голос — и говорит: «Нет, так не пойдет. Все стираем». Пленка как бы отматывается назад. Мы видим тех же детей, но на этот раз они счастливо улыбаются, и играет соответствующая радостная музыка. Тогда я снова произношу за кадром: «Нет, наверное, так тоже будет неправильно». После чего я честно признаюсь: я не знаю, в каком из двух кадров настоящая правда. Я встречал много людей, видел и радость, и несчастье и не знаю, что сказать и как действовать.
Мои коллеги журналисты не могли так сделать. Им в конце каждого репортажа нужно четко говорить: да, с детьми все будет хорошо. Или: нет, ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Но какими бы ни были честными журналисты, все, что они говорят, — очень субъективно.
— А почему вас так интересуют политические темы?
— Политика — часть нашей жизни. Иногда мы зависим от нее, иногда она от нас. Идеальный гражданин эпохи СССР абсолютно отличается от тех людей, которые живут в России сегодня. Я вижу это в ваших фильмах. Все изменилось: у вас появилась свобода, право на передвижение, получение знаний, общение. Подобные изменения всегда исходят от политики и от политиков.
— Или от просвещения и художников? Говорят же, что СССР развалили джинсы и джаз.
— Я думаю, что крах СССР пришел не извне, а изнутри. Руководство страны было настолько одержимо внешними врагами, что не обращало внимания на крупные изменения внутри страны. Не придавало значения растущему влиянию ислама в азиатских странах. Проглядело, как сателлиты СССР, так называемые страны социалистического лагеря, становились все ближе к Западу. Отсюда волнения сначала в Будапеште, потом в Праге. И, конечно, никто не мог предвидеть, что крушение Берлинской стены послужит поводом для начала крушения Советского Союза. Ведь до этого история СССР длилась 70 лет, оставшись наряду с коммунистической идеей одним из самых великих творений XX века.
— Сегодня есть такой политический сюжет, который вас вдохновляет на кино?
— Наверное, нет. На мой взгляд, еще слишком рано что-то предпринимать. Я не доверяю актуальным событиям, мне ближе историческая перспектива. В этом смысле самый очевидный вопрос сегодня — до какого предела сможет дойти ИГ? И как будут отвечать на эту угрозу те державы, которые были объявлены врагами исламистов: в первую очередь США, Россия и Франция.
Другой один тонкий момент — те чувства, которые переживают сегодня умеренные мусульмане.
Все эти преступления совершаются террористами от имени их бога, поэтому им очень сложно открыто осуждать исламистов. Хотя очень возможно, что новые теракты могут произойти даже в мечети. А еще я всегда думаю о нашем президенте, премьер-министре, вообще о правительстве. Это хороший сюжет для книги или фильма — показать состояние души, например, министра внутренних дел. Он знает многое об угрозе терактов. С одной стороны, его задача — противостоять этим угрозам. С другой — защитить нас, французов, от паники.
Ведь страх — это одна из главных целей террористов. Первые дни после терактов люди не хотели ездить на метро. В течение двух дней были закрыты все культурные заведения, а иностранные туристы и французы из провинции покинули Париж. Министерство по туризму прекрасно понимает, что на время Рождества город ждет серьезный экономический спад. В обычное время в сочельник на Елисейских Полях собираются 500 тыс. человек. Если кому-то взбредет в голову устроить в этот день теракт, ему практически невозможно будет помешать. Невозможно же закрыть Елисейские Поля на этот день, как нельзя обыскать полмиллиона человек.
— Вы можете отнести к себе девиз «Я не боюсь»?
— Не боюсь ли я… Я бы так не сказал. Когда французы произносят «Я не боюсь», они хотят сказать: вы можете нападать на меня, но я умру гордо, стоя. Жизнь сильнее всех угроз. И я буду продолжать жить, несмотря ни на что. В то же время люди становятся более осторожными, особенно когда речь идет о близких. Взрослые все больше беспокоятся за своих детей, забирают их из школы, не пускают за пределы школьного двора во время перемены. Сегодня есть кварталы Парижа, в которые парижане стараются не ходить по ночам.
Я участвовал в демонстрации в знак солидарности с расстрелянной редакцией журнала «Шарли Эбдо» в Лондоне, где я находился в тот момент. Что касается теракта в Париже, то в тот день я был далеко от города, на берегу моря.
И я не мог прочувствовать весь ужас случившегося в той мере, в которой это сделали мои друзья, всю ночь слушавшие вой полицейских сирен.
Я сам на себя злюсь за это. Могу привести еще один пример, который мне так же неприятен. Когда-то в фильме «Полночный ковбой» я впервые увидел, чтобы человек беспомощно лежал на тротуаре, а прохожие просто шли мимо него. Сегодня в Париже часто можно увидеть бездомных — то ли пьяных, то ли спящих, и никто не обращает на них внимания. Я не знаю, то ли это безразличие, то ли наша защита, но мир не всегда меняется так, как бы нам хотелось.
Я бы хотел вернуться к девизу французского знамени: «Свобода, равенство и братство». Франция — свободная страна. Мы спокойно можем выражать любые мнения. С равенством уже труднее, слишком многое зависит от того, к какому вы принадлежите социальному классу, в какой вселенной вращаетесь. И все-таки: свободу можно завоевать. За равенство еще предстоит биться, но можно хотя бы сократить неравенство. Вот и получается, что сегодня чуть ли не самое главное понятие и самая насущная проблема — братство. Только вместе, в солидарности друг с другом можно создать гармоничное общество. Особенно в такой стране, как Франция, где живут люди самого разного происхождения.
