Актер Максим Суханов рассказал «Газете.Ru» о своей работе в фильме «Викинг»

Максим Суханов востребован на театральной сцене, а в кино подбирает проекты тщательно и на экране появляется нечасто. В закрывающем киногод блокбастере «Викинг» Суханов сыграл Свенельда — бывшего ратника князя Святослава и наставника будущего крестителя Руси князя Владимира, роль которого исполнил Данила Козловский. Перед премьерой фильма «Газета» встретилась с Сухановым.

— Чем вас привлекла эта роль? Сразу согласились?

— Понимаете, дело в том, что сценарий, на который я соглашался, претерпел довольно много изменений за те годы, которые картина готовилась к выходу. Конечно, меня привлек режиссер Андрей Кравчук, я видел его картину «Итальянец», которая мне понравилась. Я подумал, что буду иметь дело с глубоким человеком, — так и оказалось. Ну и история, конечно. Несмотря на то что в сценарии было много батальных сцен, драк, крови и грязи, там были и очень интересно выстроенные отношения между моим героем и Владимиром.

— Можете как-то описать эти отношения?

— Мне сложно говорить наверняка: я пока не видел законченной картины, некоторые сцены, которые были в сценарии сначала, так и не были сняты. Но в общем мой герой — это человек, проживший по тем временам довольно длинную жизнь, на протяжении которой каждый день находился в состоянии драки, войны, заговора и при этом сохранивший себя и оставшийся жив. Тогда ведь очень быстро умирали. Это говорит о его хороших мозгах, о смекалке.

Конечно, он бандит. Вся его жизнь и все его устремления были направлены на то, чтобы драться, побеждать, служить одному, служить другому, сталкивать людей.

У него в этом смысле хорошая голова, он умеет видеть на несколько шагов вперед. Благодаря своей интуиции он увидел во Владимире героя, за которым пойдут большие массы людей. И несмотря на все рефлексии и сомнения Владимира, он продолжал его учить и в итоге добился своего. Владимир стал человеком, который уже не нуждался в опеке Свенельда.

— Расскажите, как менялся сценарий и персонаж?

— Там было много психологических сцен, в которых герои выясняли отношения. Я, конечно, не читал на протяжении семи лет все варианты сценария: меня утвердили и забыли. Но когда меня позвали мерить костюмы, я увидел, что этих сцен стало меньше.

— Ваш Свенельд получился типичным трикстером. Вы можете объяснить, почему ему необходимо было сталкивать лбами родных братьев, понятно, почему он стал таким?

— Такова его психофизика. Он занимался этим всю жизнь. Он не видит реализации своего «я» ни в каких других ремеслах. Да и вообще, если представить то время… Мне кажется, мы не можем его представить по уровню жути. Ничем другим он в ту эпоху и не мог заниматься, больше нечем там было заниматься. Наверное, в Китае в то время был другой уровень цивилизации, можно было стать, например, философом. А здесь какая философия? Пещерное сознание практически.

— При этом Свенельд не русский, он варяг…

— Да-да, верно. Тогда же вообще все были перемешаны. Мне кажется, что они и веру эту приняли по случайности, лень было куда-то дальше ходить. Другое дело, что в этом нет ничего такого.

Если ты принял решение, которое привело к тому, что культура и человеческие качества стали развиваться в правильную сторону, то какая разница, случайно ты это сделал или нет.

Это даже в какой-то степени обаятельно.

— При этом мы же не знаем, случайно это было или нет. О тех временах, как известно, есть один источник — «Повесть временных лет». Вас не смущал вопрос достоверности происходящего?

— Да нет, если мы можем снимать фильмы или фантазировать по поводу три тысячи какого-то года, то и в другую сторону мы можем фантазировать. Другое дело, что тут мы можем фантазировать только в сторону жути. Причем такой жути, что кажущиеся нам сегодня категорически неприемлемыми поступки тогда были такими же простыми, как для нас сегодня съесть хлеб с маслом. Они убивали всех: детей, матерей, братьев. Всех насиловали, у всех было по сорок жен. Представляете, что это было? «Трудно быть Богом». Кошмар.

— Насколько для вас «Викинг» имеет связь с сегодняшним днем?

— Было бы странно, если бы мы просто снимали кино про то время и не учитывали ниточки, связывающие ту эпоху с нашей. Конечно, хочется, чтобы каждый зритель не просто запомнил сюжет, ведущий к крещению Руси, но и заглянул внутрь себя, задался вопросами идентификации. Подумал о том, кто я? В какую сторону я хочу идти? В сторону варварства, тупика и разрушения человеческого самосознания или в сторону цивилизованную?

В животные инстинкты можно скатиться очень быстро. Это быстрее и проще, чем работать над собой и устройством общества, в том числе демократического.

Сложнее работать над тем, чтобы человек был свободен, чтобы терпимее относился к чужому мнению и осознавал, что вокруг него такие же люди, как он сам. Чтобы он не позволял себе мерзости. А это очень просто, варварство происходит и сегодня, гибнет мирное население, женщины, дети. Все происходит одновременно: мы сейчас с вами пишем интервью, а в это время, вполне возможно, в Сирии убивают людей. «Викинг» и об этом в том числе. Конечно, там не говорится об этом впрямую, но это, безусловно, имеется в виду.

— При этом крещение — это едва ли не самый переломный момент в нашей истории. С одной стороны, речь идет о том цивилизационном выборе, про который вы говорите, а с другой — об уничтожении под корень всего, что было до этого. Что вы думаете на этот счет?

— Не знаю, не хочется приписывать Владимиру какой-то определенный знак. Нам, конечно, свойственно во всех подобных вопросах прийти к светофору: это зеленый, мы идем, это красный, мы стоим. Если человеку поставили памятник, то значит он спас нашу вселенную. Я против такого рода обозначений. Мне кажется, что это дистиллят, который получается в результате анализа истории. Владимир как человек, рожденный в то время, имел все задатки и свойства людей, живших тогда. Но, возможно, именно он, как никто другой, почувствовал, что окружающим, тем, кто в него верит, нужен еще какой-то путь. Вероятно, он и сам не знал, каким должен быть этот путь — какой-то экий, иной… Духовный, может быть. А может быть, и нет, я не знаю.

— Есть ощущение, что с тех пор у нас и повелось делать выбор именно таким образом: до основания, а затем. Иван Грозный, Петр I, Ленин...

— Да, согласен. То, что сделал Грозный, вообще отбросило страну бог знает куда.

— Вы, кстати, в последние годы играете в основном исторических персонажей. Это случайно получилось?

— Абсолютно случайно. Я исхожу из сценария, а о прошлом он, настоящем или будущем, мне не так важно.

— Про современность нет интересных историй?

— Нет, почему, какие-то есть очень интересные. Но люди мне дают сценарий, я соглашаюсь, а потом они идут искать деньги и пропадают. Довольно много действительно неинтересных — с диалогами ниже пояса, их даже читать страшно, не то что играть. Зачем это делать? Никакого удовольствия. Вместе с тем актуальный сюжет необязательно должен быть написан сегодня и про сегодняшний день. Так было, например, с «Борисом Годуновым» (фильм Владимира Мирзоева с Сухановым в заглавной роли. — «Газета»), которого мы перенесли в современные декорации. Его актуальность никуда не пропала.

— А еще вы единственный, наверное, сегодня актер, который умудрился дважды сыграть Сталина.

— Меня позвали, предложили — я же на все роли пробуюсь, окончание проб могло быть любым. Но вроде как получилось убедительно — и в «Детях Арбата» в первый раз, и потом в «Цитадели» у Михалкова. Там было что поискать. Я бы, может, его и еще раз сыграл, только нужен хороший сценарий… У этого героя слишком окаменелый образ, а времени уже прошло достаточно, чтобы можно было взглянуть на него как на живого человека. Я не говорю об исторически оправдательном взгляде, а о художественном, о подаче персонажа. Чтобы Сталин был не только на фотографиях, чтобы мы могли представить и увидеть его в одиночестве, дома, рассуждающим, сомневающимся. Человеком. И, может быть, через это что-то понять… Но нужна, еще раз, интересная история, чтобы передать среди прочего свойственную ему шизофрению. Нужен очень интересный сценарий.

— Это ведь перекликается с тем, о чем мы говорили в связи с «Викингом», — с вечной российской проблемой принятия собственного прошлого, с нашим стремлением решить, хорошо было или плохо.

— Да, мы все время скатываемся к оценкам.

Но это вообще очень сложный процесс — перерабатывание собственной рабской психологии в цивилизованную. Это тяжело, на это потребуется много времени.

Даже не знаю, сколько, боюсь этих цифр. Это не может быть быстро, это сидит во многих семьях и передается детям.

— Мы сейчас с вами говорим в Театре имени Вахтангова, и не могу вас не спросить, что вы можете сказать по поводу выступления Райкина о цензуре в театре? Каковы ваши ощущения?

— Не знаю, может быть у Райкина действительно такая ситуация. По своему опыту могу сказать, что в театре сейчас цензуры все-таки меньше, чем в кино или уж тем более на телевидении. Но это же динамичная ситуация. Сейчас мы говорим так, а завтра узнаем, что спектакль сняли из-за того, что православные активисты не захотели видеть в рок-опере Иисуса Христа. О таких случаях надо громко говорить, чтобы сдерживать надвигающуюся цензуру. Это же естественно. Всему властному должна противостоять журналистика, должны звучать разные мнения и запретов не должно быть.

На запретах никогда ничего не построишь. Даже ребенка не воспитаешь — только комплексы разовьешь.