Хелен Миррен о своей героине в фильме «Винчестер»

Сара Винчестер (Хелен Миррен), вдова изобретателя знаменитой винтовки, после смерти мужа построила огромный семиэтажный дом и постоянно достраивает его, превращая здание в настоящий лабиринт. Таким образом она пытается спастись от сотен и тысяч мстительных призраков — женщина уверена, что души убитых «винчестером» людей обязательно придут за ней, и надеется спрятаться от их гнева.

В российский прокат выходит мистический триллер «Винчестер. Дом, который построили призраки». Картина основана на реальных событиях — Сара Винчестер действительно в XIX веке построила странный дом, который даже частично сохранился до нашего времени. Малобюджетная картина, снятая всего за $3,5 млн, заработала в международном прокате более $30 млн. Накануне российской премьеры Хелен Миррен рассказала «Газете.Ru» о призраках, своих страхах и Ваганьковском кладбище.

— В фильме вы играете любопытного персонажа — Сару Винчестер. Почему вы решили, что хотите сыграть эту роль?

— В основном то, что она была исторической личностью. Та Сара Винчестер, которую мы показываем в фильме, очень близка к настоящей, чья история действительно увлекательна и по-своему выдающаяся. Мы не знаем, почему она построила этот дом. То есть мы, конечно, знаем, что его построила, дом существует, вы можете туда поехать и пройтись по нему. Правда, в начале он был раза в три больше, чем сейчас, часть строений была уничтожена во время землетрясения — мы это тоже показываем в картине.

Но остается загадкой, почему она решила построить это здание.

Сара очень рано потеряла сына и дочь, эта трагедия ее опустошила, она превратилась в отшельника. По одной из легенд, она сделала это, чтобы справиться с призраками людей, убитых винтовкой Винчестера. Поэтому я подумала — как замечательно, что это была реальная история.

— А вы верите в призраков и насколько легко вас напугать?

— На самом деле в призраков я не верю, но верю в... это сложно выразить словами, они все звучат очень глупо. Знаете — энергия, вибрации, атмосфера или что-то в этом роде. И, конечно, наши фантазии — они потрясающие. Человеческое воображение - самый невероятный инструмент, он может проникнуть почти всюду. Это замечательно. Но приходя к могиле моей бабушки, посещая Бухенвальд и «Граунд-Зиро» в Нью-Йорке, эти места, где погибли люди…

Это очень сильные места, без сомнений, которые влияют на нас.

Если вы этого не замечаете, то вы, должно быть, ужасный, страшный и бесчувственный человек — так мне кажется. Откуда берется это воздействие, я не знаю, но оно есть.

— В вашей жизни был опыт встречи с чем-то сверхъестественным, чем-то, что вы не можете себе объяснить?

У меня были необычные совпадения, которые случались со мной и которые, казалось, были чем-то большим, чем простая случайность. Это обычно относится к предметам одежды. Но я думаю, что в них есть что-то странное. Какие-то духовные вещи.

— Ваш персонаж далек от стереотипов. И мне нравится, как вы тоже очень далеки от того, что, как я думаю, люди думают о вас. Мне нравятся ваши телевизионные интервью, на которых интервьюер относился к вам так, будто вы были дошкольницей, а вы их фактических избивали. Так что ваша роль в «Винчестере» выглядит продолжением того, с чем вы боролись всю карьеру — то есть выступлением против принижения женщин.

— Абсолютно. Против принижения, против лишения права голоса, против ложных, неуместных или пренебрежительных отзывов. Такие подходы очень раздражают, но я боролась с ними всю жизнь. И счастлива, что, может быть, времена изменились. Я не знаю, навсегда или нет, но надеюсь, что навсегда. Я думаю, что Гея окончательно окрепла… Я помню, как в 60-х или 70-х годах говорили, что эпоха Геи наступает (речь о так называемой «Гипотезе Геи» британского эколога Джеймса Лавлока, согласно которой Земля рассматривается как живой суперорганизм — «Газета»), и я тогда кивала — да, окей, хорошо.

Но на самом деле 70-е и 80-е годы были ужасным временем для женщин в драме, совершенно ужасными. Худшим временем.

Я была так счастлива, когда умер Хью Хефнер, что открыла бутылку шампанского. Я была в восторге.

— Что вы думаете о движении #MeToo?

Я считаю, что движение #MeToo является частью чего-то большего. И я полностью разделяю и приветствую это. Я не могу, я просто не могу поверить, что путь до этого момента занял так много времени. Это очень раздражает. Впервые мне захотелось снова стать молодой, я хотела бы, чтобы мне исполнилось 16 или 17 лет и могла бы снова войти в этот мир.. Это было бы невероятно. Но я должна сказать, что мое путешествие в профессию было совсем другим. Я начинала как очень, насколько могу вспомнить, целеустремленный артист, за неимением лучшего слова.

Я не хотела стать кинозвездой, не интересовалась фильмами.

Я хотела стать отличной классической актрисой, и поэтому начала заниматься классическим театром. И я не искала, где платят много денег. Потом я работала в эзотерическом экспериментальном театре с Питером Бруком, путешествуя по Африке. Так что мой путь в профессию был совсем другим. Я никогда не была 18-летней девушкой, которая стучится в двери голливудских продюсеров и просит роли в фильмах. Знаешь, это был не мой мир, и я никогда не проходила через то, что испытали киноактрисы. Но это не означает, что ко мне не относились пренебрежительно, что меня не рассматривали как объект — то есть все то, через что проходят молодые женщины. У меня, конечно, было и это.

— Если вы не верите в призраков, то что вас беспокоит? Политика, может быть, или люди?

Есть две вещи, которые меня на самом деле пугают. Одна из них — это пластик, ощущение гор пластика, которые очень быстро вырастают во всем мире. Он не исчезнет. Разрушение дикой природы, окружающей среды, океанов ужасает, потому что я сама видела это. Знаете, когда мне было восемнадцать, я никогда не видела на пляже ни одной пластиковой бутылки. А теперь на этой планете нет пляжа, на котором нет пластиковых бутылок. Ни в Таиланде, нигде.

Меня пугает мысль о том, что где-то в океане есть огромный остров из пластика, а мы продолжаем использовать этот материал.

А второе, что меня пугает — продажа оружия. Не само оружие. Оружие в Америке - это одно. Это их дело, они слишком к нему привязаны. Мы можем только смотреть на это с ужасом и думать — ну что за идиоты?! Но другое дело — продажа оружия, которую ведет каждая страна. Наши страны несут ответственность за продажу вооружения во всем мире, этот бизнес приносит миллиарды долларов и невероятные разрушения. Так что вот чего я боюсь — неконтролируемого распространения пластика и вооружения.

— У вас русские корни, и я хотела бы спросить — чувствуете ли вы себя русской, хотя бы частично?

— Это очень интересно. Вы знаете, наверное, да, чувствую. Конечно, не «русскую часть» часть в себе, но в то же время я не чувствовала себя полностью англичанкой, когда была ребенком, хотя моя мать была из Лондона. Но я всегда чувствовала, что я немного отличаюсь от всех остальных. И когда я приехала в Россию, но сразу почувствовала какое-то родство.

Во мне сразу две страны.

Я люблю Англию, но чувствую и очень сильную связь с Россией, когда приезжаю.. Я нашла могилу моей прабабушки на Ваганьковском кладбище, и это было очень эмоциональное ощущение. У моих родителей нет могил, они не верили в это, они вообще не были религиозными людьми.

— Какой части в вас все же больше — русской, британской?

— Боже, я не знаю! Наверное, зависит от того, где я нахожусь. Если я в России, то ощущаю себя русской, в Англии — англичанкой. Я много времени провожу в Америки с семьей и очень люблю эту страну, но никогда не ощущала принадлежности к ней. Я люблю Америку, слежу за ней с любовью и любопытством, но мое сердце и душа все же принадлежат Британии и России.