Мы уже привыкли, что, перед тем как обсуждать текущие дела с министрами, президент проводит короткую политинформацию. Зачитывает записи, сделанные, как мы неслучайно замечаем с недавних пор, собственной рукой. Вот, например, досталось поверженному Эдуарду Шеварднадзе: он не учитывал глубокие культурные и исторические корни грузинского народа, а «вместо укрепления институтов демократии и основ грузинской государственности мы наблюдали только беспомощное лоббирование различных политических сил страны». Президента следует понимать в том, кажется, смысле, что Шеварднадзе забыл про институты, корни и основы, оттого стал беспомощной жертвой манипуляций различных сил и в итоге потерял власть.

Настоящий государственный деятель редко произносит слово в простоте. Путин изображает Шеварднадзе своей полной противоположностью, и в адресованных ему претензиях, далеких от канонов международной дипломатии, сформулирована универсальная доктрина властвования, наше светлое, так сказать, политическое настоящее.

Если дочитать до конца прозрачный намек Путина: слабое и безответственное руководство Грузии совершило все те «системные ошибки», которых эффективная российская власть сумела избежать.

Путин говорит еще, что не удивился падению Шеварднадзе и что главная проблема даже не в бедности (ведь и в России люди небогатые), а в одолевшем грузинскую нацию отчаянии: желание увидеть свет в конце туннеля как раз и стало, уверен российский президент, мотором перемен.

Краеугольный мировоззренческий тезис Путина тут состоит в том, что непрочная власть нелегитимна по определению. И наоборот, сильная власть и легитимная власть — это практически одно и то же, а следование основам и корням — в сущности, единственный этой легитимности источник. Легитимность и вытекающие из нее властные полномочия определяются не юридической демократической законностью, а являются категорией высшего порядка и устанавливаются в диалоге с нацией. Рейтинг же популярности, по этой логике, не инструмент и не карт-бланш, а отражение легитимности, конвертированной в измеряемую электоральную наличность.

Поэтому свойственное либералам представление о том, что рейтинг, грубо говоря, существует для того, чтобы его тратить, просто означает вопиющее непонимание механики национального самостояния.

Ведь рейтинг президента — это что-то вроде спинного мозга государства. Вы еще скажите, что реформы нам ради реформ нужны.

Путин не злорадствует, критикуя Шеварднадзе. Он, вообще-то, недоволен тем, что вопросы власти решаются на улице: Шеварднадзе, по его словам, не был диктатором, поэтому «смена власти на фоне силового давления» вызывает «законную озабоченность» и накладывает особую ответственность на следующее законно избранное правительство.

~Недиктатор, если продолжить эту опять-таки универсальную государственную мысль, имеет право быть защищенным от прямого вмешательства нации в политику. Укрепленными демократическими институтами. То есть, если главе государства властный мандат выдан непосредственно нацией и легитимность у него, как было сказано, прямого действия, обратная связь нации с руководством осуществляется по инстанциям и согласно, так сказать, утвержденной демократической процедуре. Даже если эта инстанция — вроде бы насквозь лживый грузинский центризбирком.

Четыре года назад Владимир Путин пришел к власти с концепцией нанятого по контракту государственного менеджера. Путин хотел сказать, что в отличие от Бориса Ельцина мыслит себя обыкновенным чиновником, на конкурсной основе скромно поступившим на госслужбу, без претензий на царский статус. Так оно все, в сущности, и остается. С той только, пожалуй, разницей, что правила и инструкции, как выяснилось, теперь пишутся не для менеджмента, а для собственников. И что пишут их менеджеры. В порядке укрепления обеспечения прав собственников и с учетом присущих им исторических корней.