На этой неделе в Литературном музее состоялся вечер памяти поэта Александра Величанского. Он умер ровно десять лет назад на другой день после того, как отпраздновал свое пятидесятилетие. А также произошло представление его нового сборника избранной лирики. В столичных, московских и питерских, литературных кругах Величанского высоко ценили, тогда как широкой публике он при жизни не был достаточно знаком, разве что словами популярной песенки «Под музыку Вивальди», широкой известности которой поэт несколько стеснялся, не считая эти стихи обязательными.

В этом году и в следующем грядут еще многие юбилеи шестидесятилетних шестидесятников. Они родились в первые послевоенные годы от выживших на войне отцов и в соответствии с литературностью эпохи становились литераторами. Это действительно целая когорта поэтов и прозаиков — Кублановский, Губанов, Вик. Ерофеев, Пьецух, многие другие. В этот ряд можно поставить и Величанского.

Очень важно для людей этого возраста — круг их молодого чтения. Они знали Серебряный век по старым изданиям и самиздату и были первыми за несколько десятилетий, которые могли читать очень многое без риска для свободы. За перепечатанного на машинке «Демоны глухонемые» Волошина могли журить, но не сажали. В так называемом юношеском зале Ленинки можно было получить в зал прижизненные издания Хлебникова или Вагинова, вынырнувшие из спецхрана. Именно это поколение вместо школьных уроков могло сбежать в кино на Феллини или Бергмана, слушать реабилитированного Эдди Рознера в фойе «Ударника» или зайти в Пушкинский взглянуть на Пикассо. Но на первом месте стояла все-таки поэзия, пусть кто-то слушал Евтушенко в Политехническом, а кто-то уже переводил Джона Донна.

Сообразно коллективистскому духу времени многие из них стремились примкнуть к какой-нибудь группе, и Величанский не был исключением. Он входил в поэтическое объединение СМОГ, что выспренне расшифровывалось как Союз молодых гениев. Это молодое стремление выступить строем, в бригаде, лучше с манифестом, понятно: человек пишущий лишь с возрастом начинает ощущать свою отдельность. Кроме того, в юности кажется, что в коллективе легче сражаться с косностью предыдущих поколений и брать крепости советской издательской системы. Это стремление молодых волчат к стайности со смогистами, однако, сыграло дурную шутку: участие в этом движении принесло им куда больше неприятностей, чем дивидендов. Мальчишеским лозунгом «Лишим девственности социалистический реализм» они натравили на себя не только функционеров Союза писателей, но и КГБ. Девственности лишили их самих, распихав по психушкам, хотя Сашу Величанского, кажется, эта участь миновала.

Это было, быть может, последнее поколение идеалистов, достоевских русских мальчиков, воспитанных на русской литературе позапрошлого века. У них была редкая для России возможность провести тихое спокойное детство с книжками, и страсть к чтению всячески поощрялась родителями, недавно пережившими войну и разор. Этого мало. Им было по десять лет, когда страна принялась расправляться и дышать, по двадцать, когда стало подмораживать. Они пережили благое десятилетие оранжерейных иллюзий, успев научиться не отчаиваться и не впадать в уныние. Они, так сказать, отроки оттепели, счастливая генерация, самое либеральное поколение из нынешних: с одной стороны, им не пришлось освобождаться от груза коммунистических иллюзий, какового у них просто-напросто никогда не было; с другой — они не испытали в юности разочарований, подобных тем, кто пережил крушение пражской весны в переходном возрасте.

Они успели сформироваться до того, как молодой интеллигенцией завладел дух нигилизма и скепсиса, овладеть мерой в своем душевном становлении. И все было бы хорошо, когда б — в литературе, во всяком случае — по иронии судьбы как раз они-то и оказались потерянным, пропущенным поколением, не сумевшим вовремя всплыть на поверхность.

<1>Как ни странно, много лучше пришлось нынешним пятидесятилетним Чайльдам Гарольдам, выпущенным временем резвиться на постмодернистской лужайке. Их предшественники же были, так сказать, классиками и, соответственно, придерживались традиционной литературной стратегии. Они стремились прорваться в советские издания, стать писателями, но здесь их поджидало разочарование, и на эту пустую затею они потратили слишком много сил.

Дело в том, что, будучи романтиками, они совершенно не понимали самого механизма функционирования советской литературы.

Они были шестидесятниками в самом точном, самом рафинированном смысле, не имея комсомольской закалки старших товарищей по этой краткой эпохе.

Они не понимали структуры, похожей на военную, и не умели блюсти субординацию. Они не только не хотели понимать словесность как худо-бедно отлаженную отрасль идеологической промышленности и оперировали такими смешными понятиями, как талант или призвание; они и в партизаны не годились, не умея таиться, не имея навыков эзопова языка тюремных маляв. Это было поколение простодушных, а идущие за ними оказались куда как сообразительнее.

Автор — обозреватель «Независимой газеты», специально для «Газеты.Ru-Комментарии».