Цивилизация
Идея мирного урегулирования, которую весной обсуждал в Сухуми и Москве грузинский представитель в ООН Ираклий Аласания, не то чтобы была так уж хороша. И план главы германского МИДа Штайнмайера, с которой он проехал неделю назад по трем столицам, не то чтобы так уж плох. Дело, как показывает практика, вообще не в идеях. Они в таких местах и в такое время существуют лишь для того, чтобы быть отвергнутыми. Как именно отвергнутыми – в этом и состоит поучительный опыт двух последних абхазских попыток.
Ираклий Аласания ездил весной в Сухуми отнюдь не по поручению своего президента, который и к авторству этого плана особого отношения не имеет.
Да и вообще, Аласания отнюдь не принадлежит, мягко говоря, к кругу фаворитов Саакашвили, и есть все основания полагать, что его нынешняя миссия в ООН похожа на попытку американских коллег укрыть его подальше от превратностей, которые случаются в эмоциональной политической жизни Тбилиси. Есть еще один нюанс: Аласания, потерявший в абхазской войне отца, тем не менее остался едва ли не единственным представителем грузинской элиты, который пользуется в Сухуми доверием и даже симпатией. Словом, его миротворческая попытка была тем нечастым случаем, когда абстрактные западные изыски были обогащены местной конструктивной конкретикой, а она в отличие от традиционных деклараций и в самом деле должна была до поры оставаться в секрете. Явной была только необычная по нынешним временам заинтересованность Сухуми, к которой, казалось бы, готова была присоединиться и Москва.
Секрет довольно быстро, впрочем, обрел полишинелевские симптомы, а в середине июня он и вовсе стал достоянием почти официальной гласности.
Формула, в соответствии с которой фактическая независимость Абхазии сочеталась бы с формальной целостностью Грузии, до конца определена не была, но согласие на то, что вопрос не в политике, а исключительно в лингвистике, было, говорят, почти достигнуто.
Теряла Абхазия при этом Гальский район, населенный грузинами, и Очамчирский, лежащий в руинах. Грузия платила готовностью не упорствовать в своем стремлении в НАТО.
В этом проекте, конечно, можно было бы обнаружить немало слабых мест, самым очевидным из которых остается обратимость договоренностей, против которой гарантий не наблюдалось. Чем в самом деле могла Грузия формально поклясться, что не возобновит своего движения в альянс через год-два? Однако, как выяснилось, узким местом стали не недостатки, а, напротив, то, что интерес к предложению проявили все. «После», конечно, не всегда «вследствие», но несколько дней спустя после утечки о подробностях плана с какой-то удивительной одновременностью начались взрывы в Абхазии и обострение в Южной Осетии. С непонятным, как всегда, авторством. А потом места потенциальных боев посетил министр Штайнмайер. Его набор предложений был исполнен в традиционном жанре «мир лучше войны», ничего конкретного не содержал, но в том-то и дело: будь он хоть в высшей степени конкретным и адекватным, вопрос состоял бы только в дипломатической технике, с которой он был бы отвергнут. Особенно после того, что случилось в связи с таким опрометчивым оптимизмом по поводу миссии Аласания. Или, если кому угодно, вследствие.
Ни один даже самый идеальный план урегулирования не может быть реализован не потому, что в нем что-то не додумано, а потому, что любая попытка изменения статус-кво влечет за собой ответную реакцию тех, кого этот статус-кво по тем или иным причинам в высшей степени устраивает.
Это могут быть политические группы, заинтересованные в сохранении своего влияния в регионе, догадывающиеся, что любые изменения для них непременно к худшему. Или группировки, находящиеся в оппозиции к непризнанной власти, как люди, близкие к экс-президенту Абхазии Владиславу Ардзинбе, координирующие свои действия с вышеозначенными интересантами в Москве. Это может быть сама непризнанная власть, как нынешняя цхинвальская. Мирные договоренности могут оставить их в политическом офсайде, и им остается работать на обострение и повышение бастионного сознания, в условиях которого только и можно объяснить, почему, например, в отличие от Абхазии, в Южной Осетии ничего похожего на государство так и не состоялось.
Это, наконец, могут быть те, кто не очень хочет кропотливо ждать послезавтра, потому что чудо нужно уже к утру любой ценой.
Президент Саакашвили, с одной стороны, понимает все риски, с другой, как показывает опыт, может быть достаточно податлив к уговорам своих решительных приближенных, что «надо ввязаться, а с Западом потом как-нибудь объяснимся».
И даже Дмитрий Санакоев, которого Тбилиси представляет югоосетинской альтернативой президенту Кокойты, признает, что покушение на него, ставшее сигналом к нынешнему обострению, может быть и провокацией со стороны тех сил в Тбилиси, в планы которых никакие договоренности не входят. Словом,
чем лучше план, тем больше опасность асимметричного ответа, и в этом парадокс миротворчества: любая попытка что-то решить несет в себе чрезвычайный риск все только еще сильнее испортить.
Ведь где в коллекции таких конфликтов наблюдается сравнительная стабильность? В первую очередь, в Карабахе, как бы ни грозились лидеры заинтересованных сторон, особенно в Баку, проявить долгожданную решительность. Минская группа ОБСЕ уже даже свои традиционные анонсы делает со всей возможной вялостью, и цену нынешнему миру все представляют достаточно отчетливо, чтобы неосторожно искушать судьбу.
Кто-то возразит: Приднестровье, которое, как считается, Москва уже готова сдать Кишиневу. Только готовность эта более чем условна, и Москва явно не торопится форсировать события, приближая их к той точке, за которой неожиданности с любой стороны могут оказаться не очень контролируемыми. И, конечно, кто-то скажет: Кипр. Внутренне наверняка догадываясь о некорректности сравнения. Не только потому, что прошло полвека и уровень антагонизма заинтересованных сторон никак не напоминает былую страсть. Дело, в первую очередь, в том, что практические и политические интересы, этим антагонизмом взращенные, уже не требуют былых пограничных стен.
Отчаянный призыв прекратить замораживать конфликты может привести только к их разморозке, причем совсем не в том виде, на который надеются оптимисты.
Кажущийся возможным мир – на поверку очень возможная война. Пусть и короткая. После которой мир, за который еще придется снова побороться, будет наверняка еще хуже. Скорого признания непризнанные и научившиеся реалистично оценивать ситуацию территории не ждут. Но право на заморозку они — кто больше, кто меньше — уж точно заслужили.
Автор — обозреватель газеты «Газета».
