26 ноября 1994 года и началась, по сути, чеченская война

На крыльях своей знаменитой фразы про один парашютно-десантный полк Павел Грачев влетел в историю. И, как это часто бывает, уже не так и помнится сам повод, по которому она была сказана.

Тот день пятнадцатилетней давности вообще мало кому врезался в память, хоть именно тогда, 26 ноября 1994 года, и началась, по сути, чеченская война.

Кто теперь вспомнит временный совет Чечни, где Умар Автурханов при водительстве Кремля и на пару с Дудаевым вел дело к гражданской войне в Чечне? Дудаев уже три года правил объявившей о своей независимости Чечней, а у временного совета была своя, российская Чечня, которая, правда, располагалась всего в двух районах. Обе Чечни вяло воевали между собой, пока не двинулись по подмосковным дивизиям российские контрразведчики – вербовать бедолаг на роли танкистов временного совета, который должен был наконец закрыть тему ичкерийского суверенитета. К исходу этого дня решительного штурма чеченцы, которые еще не были боевиками, придумали анекдот, который потом весело рассказывали всю первую войну. Что страшнее атомной бомбы? Чеченец на «девятке». «Жигули» 9-й модели и в самом деле словно нашли в тот день свое истинное предназначение: с установленным сзади пулеметом они превратились в тачанки, и штурм Грозного силами временного совета вылился в беззаботное сафари, которое устроили эти будущие герои одного анекдота.

А потом Дудаев будет торговать пленными танкистами. Хватит всем – и Жириновскому, и Явлинскому, и, кстати, самому Павлу Грачеву, который от них, к вящему веселью дудаевцев, уже успел отречься. Ведь Российская армия не воевала, не посылала она в Чечню ни одного парашютно-десантного полка. Грачев, кстати, встретится с Дудаевым за несколько дней до войны – настоящей войны, в которую еще не верилось, но оба уже все знали. Говорят, встреча была теплой – ведь, уверяют, сам Павел Грачев не очень рвался воевать.

Шли 90-е, те самые, которые потом будут объявлены лихими. Власть, как потом будет считаться, была демократической, демократами в то время числились и Евгений Савостьянов, ответственный за ту самую вербовку, и Сергей Шахрай, замиривший Казань, но почему-то убежденный сторонник жестких мер в Чечне. Демократы еще помнились – кто на похоронах Андрея Сахарова, кто пламенной искренностью на последних советских съездах депутатов, кто в «Демократической России», кто романтическим реформаторством в правительстве Гайдара.

26 ноября – история о многом, в том числе и о тех, кто считался демократами. Эта история объясняет очень многое из того, что случится позже.

А пока нельзя было не обмануться. Как обманулся генерал стратегической авиации Джохар Дудаев, позволивший сделать из себя в Чечне романтика. Он, впрочем, довольно быстро понял, что независимость – это не столько вековые идеалы, сколько бизнес с широчайшим размахом. Но было поздно, праздник непослушания уже шел полным ходом, все казалось игрой, а что развивалось все в каком-то совсем не романтическом жанре — так на то они, 90-е, и были лихими, и не только в Чечне.

Этот обман был первым и казался безобидным: чеченцы поверили в то, что хотят независимости. А кто ее тогда не хотел, в начале упоительных 90-х? Эта независимость свалилась радостно и внезапно, как карнавал, тем более что поезда в Москву как ходили, так и продолжали ходить, а самолеты, летающие по всему миру, так и вовсе стали садиться в Грозном, причем безо всякой изнурительной таможенной волокиты.

О том, чем это все это может обернуться, не думалось ни в 91-м, ни в 94-м. Даже в ноябре, даже после того, как 26-го числа Грозный превратился в музей дымящихся трофеев.

А за пределами Чечни о том, что штурм провалился, российский народ знал примерно в той же степени, что он вообще начинался. Между строк, где-то в середине новостных программ, сообщалось, что некий временный совет уже фактически взял власть в Чечне. Будущие чеченские полевые командиры уже допрашивали майоров без документов, оказавшихся никому не нужными, на площади перед так и не покоренным президентским дворцом, который еще, кажется вчера, был рескомом партии, жгли костры и танцевали зикр.

Они красовались перед самими собой, не зная, как в залихватские эти часы сами собой программируются следующие 15 лет. Как, впрочем, не думали об этом и те, кто уже собирался в Кремль на секретное заседание Совбеза, чтобы дать сигнал к настоящему наступлению.

Наступлению, которое началось с трагифарса 26 ноября.

Спустя 15 лет никто не хочет ничего вспоминать. Не слышно Грачева, Сергей Степашин руководит Счетной палатой. Того дня, с которого все началось, в истории будто не было, и даже либералы из тогдашнего окружения Ельцина не сразу вспоминают, о какой, собственно, годовщине идет речь. Они почти честны – от них и в самом деле тогда зависело немногое, страна принадлежала не им, да и президент их мнением особенно не интересовался. Они почти правы: решение в то время принимал Сам, в соответствии с собственными вычислениями, и потому не так уж важно, кто и как поднимал руку на Совбезе. И почему те, кто все понимал, остались и не ушли. Почему либо ни на чем особенно не настаивали, либо молчаливо поддерживали, оставляя себе возможность объясниться: даже такая чеченская перспектива казалась им злом куда меньшим, чем отступление от зыбкой тогдашней демократии. А Ельцина они и тогда, при всем к нему уважении, демократом не считали.

И кому тогда, 26 ноября 94-го, было под силу догадаться, что за последующие две недели начнется гораздо большее, чем чеченская война?

Кто тогда, в лихие годы, когда шанс еще не казался исчерпанным, мог прозреть в штурме Грозного черновик операции «Подъем страны с колен» – так она выглядела тогда. Только в той стране, при той власти и в то время.

От 26 ноября власть стыдливо увертывалась, она и 11 декабря, начало вторжения, преподносила как-то воровато – с той вороватостью, которая является худшей формой стеснительности: ведь тогда демократию еще никто не отменял, и пресса была свободна, и даже на выборах партия власти никак не оказывалась единоличным победителем. Власть немного смущалась своих органических инстинктов. Это ведь даже не октябрь 93-го, когда все, и не без оснований, можно было представить как подавление красной с оттенками коричневого Вандеи. Чечню представить в демократических декорациях было уже невозможно. Восстановление конституционного порядка стилистически выглядело объявлением большого реванша. Чеченцы, беззаботно обманувшиеся, ответили за все: и за развал страны, и за берлинскую стену, и за весь длинный список того, что уже было принято считать унижением великого народа. Таков был запрос, на который вызвался ответить Ельцин, и, увы, политической воли оказалось более чем достаточно.

Только Ельцин ошибся и здесь. Можно прожить в одной жизни судьбу первого секретаря, запрещающего на вверенной территории «Покаяние» Абуладзе, и триумф искренне прозревшего бунтаря. Но этот реванш было объявлять не ему.

Ельцину не простили не войну, как хотелось думать идеалистам. Ему не простили поражения. Ельцин, вознамерившийся одним ударом вернуть себе разочаровавшуюся в нем страну, свою личную ситуацию и свою личную драму только усугубил. И не только свою.

Реванш уже был провозглашен. Осталось дождаться того, кто придаст этому реваншу логическую завершенность.

Уже без вороватости и смущения. Наоборот, с объявлением того, что при Ельцине еще считалось некрасивым и неизжитым инстинктом, единственной и победной формой существования.

А обманувшимся однажды чеченцам в процессе этих преобразований предстоит обмануться насчет своей независимости еще дважды. Сначала по колено в собственной крови они в течение двух войн будут за страсть к независимости принимать месть. И эта месть в течение двух войн будет порождать и героев, и убийц – таков непреложный закон подобной борьбы. А потом, доведенных до отчаяния, их совсем легко будет убедить в том, что даже Кадыров – это намного лучше независимости, которой всерьез они никогда и не хотели. И кому теперь какое дело до забытой годовщины того дня, с которого все и началось…