Шестьдесят лет назад Никита Хрущев возглавил нашу державу. В начале сентября 1953 года партийный пленум утвердил его первым секретарем ЦК. Не все действующие лица сразу же поняли смысл свершившегося. Премьер-министр Георгий Маленков, который сам и выдвинул его кандидатуру, воображал, что делит с Хрущевым власть пополам: сам он будет начальником ведомственного чиновничества и шефом промышленности, а за Хрущевым останутся партработники и сельское хозяйство.

Но харизматичный Хрущев мгновенно сделал свою роль главной. Уже в марте 1954-го стартовал его личный суперпроект — освоение целины. Чтобы угадать, что гигантские бессмысленные инвестиции отзовутся таким взрывом народного энтузиазма, надо было быть гением.

Маленков таковым точно не был. Его попытки рационализировать госрасходы и ввести для номенклатуры какие-то антикоррупционные и квалификационные фильтры привели к тому, что в феврале 1955-го его с позором разжаловали из премьеров, переведя в рядовые члены руководства и заменив ленивым и бестолковым маршалом Булганиным. А в начале 1957-го была разгромлена и ведомственная бюрократия: большую часть министерств упразднили, а их права передали совнархозам, подчиненным местному партийному начальству. Хрущев рискнул все поставить на одну карту.

Группа высших кремлевских заправил ответила на это попыткой восстания: летом 1957-го технократы-модернизаторы объединились со сталинистами-консерваторами и объявили Хрущеву, что он уволен. Но группа рядовых членов ЦК ворвалась в зал заседаний и буквально вырвала погибающего вождя из рук недругов. Аврально созванный пленум разогнал «антипартийную группу» и вручил Хрущеву верховную власть. Несколько месяцев спустя он возложил на себя также обязанности премьер-министра и в оставшиеся годы правления (1958–1964) без помех осуществлял свою программу, которая оказалась для нашей страны роковой.

Хрущева вспоминают как человека, который разоблачил тирана, выпустил из лагерей узников и вернул им доброе имя. Очень вероятно, что он искренне хотел как-то исправить последствия преступлений, которые совместно с коллегами совершил в прежнюю эпоху. Но обличать Сталина и выборочно реабилитировать его жертвы начал не он, а Берия, недолгий лидер постсталинского руководства, вскоре дружно им уничтоженный. А освобождение осужденных по политическим статьям было общим решением правящей команды. К моменту произнесения Хрущевым знаменитой речи на ХХ съезде оно уже заканчивалось.

Реальные разногласия были относительно возвращения потерпевшим доброго имени и особенно утраченных общественных позиций. И как раз в этом отношении Хрущев был неумолим. Расстрелянным партсекретарям и командармам отобранные титулы символически возвращались — это никого ни к чему не обязывало, но вот те, кто выжил, на что-нибудь большее, чем пенсия, квартира и членство в хоре старых большевиков, претендовать не могли.

Понятно, что официальный антисталинизм 1950-х интересовался только номенклатурными жертвами. Дети раскулаченного крестьянина даже и мечтать не могли о компенсации за конфискованное хозяйство. Но пока в силе был Маленков, вышедшие из лагерей ведомственные топ-менеджеры и генералы, осужденные по делам 1940-х годов и освобожденные в 1953–1954-м, без помех возвращались на высшие должности. А вот начиная с 1955-го их карьеры быстро покатились по наклонной, и вскоре почти все они оказались в отставке. Исключение составили только несколько партфункционеров в Прибалтике, которые, имея за плечами отбытые сроки, вновь закрепились на высоких должностях. Но там номенклатурная атмосфера имела уникальные особенности.

В целом же партхозбюрократия под водительством Хрущева сомкнула свои ряды и не впустила обратно тех, кто из нее выпал. В этом разительное наше отличие от того, что произошло в Китае во второй половине 1970-х, когда миллионы опальных номенклатурщиков вернулись во власть. И в этом же объяснение, почему советский правящий класс не выдвинул своего Дэн Сяопина, а СССР в 1950-х упустил исторический шанс: не пошел по пути, который четверть века спустя назвали китайским. Многочисленное пока что крестьянство, непритязательное и все еще готовое взять землю; мелкий и полулегальный, но при этом массовый бизнес в городах —

послесталинский Советский Союз вполне подходил для плавного движения к тому, что сейчас величают социализмом с китайской спецификой. Не хватало только одного — подходящего правящего класса.

Рожденная чистками 1937 года, обрубившая все корни и категорически не желавшая слиться с уцелевшей частью своих предшественников номенклатура искала вождя, который сохранил бы ее такой, какая она есть. Который повел бы ее и страну каким-то совершенно особым путем. И нашла такого вождя в лице Никиты Хрущева. Он не топтался на месте, как архаичные Каганович и Молотов. Не тянул в сторону, к каким-то малопонятным идеологическим импровизациям, как технократ Маленков, а до него Берия. Хрущев рвался только вперед, в светлое будущее, от сегодняшнего социализма к завтрашнему коммунизму. Эта великая цель как-то сразу сплотила всех. Она придавала смысл любым страданиям и злодеяниям прошлого.

Надо добавить, что и мировой интеллектуальный климат 1950–1960-х благоприятствовал этому заблуждению. Всюду, и на Западе в том числе, верили тогда в научное планирование, в социальную инженерию, в государственное руководство экономикой. Иллюзии нашего правящего класса совпали вдруг с мировой модой. Режим Хрущева выглядел рвущимся из сталинской архаики в живую современность. Вполне респектабельные западные эксперты с серьезными лицами рассуждали о хрущевских прожектах и приходили к выводу, что в его обещаниях догнать и перегнать Америку есть какая-то сермяжная правда.

Если даже в начале XXI века вопреки радикально изменившейся мировой атмосфере, вопреки собственной разнородности и прежним своим идейным метаниям наш руководящий класс сумел слепо уверовать в путинский миф государственной экономики, то можно ли удивляться выбору темной, прошедшей сталинскую дрессуру номенклатуры 1950-х годов? Без такого вождя, как Хрущев, ей до поры было просто не обойтись.

Получив безраздельную власть, вождь сразу вступил в битву с сельскими и городскими остатками капитализма. Приусадебные участки, которые давали половину, а то и больше сельхозпродукции, урезались или вовсе отбирались. Артели и прочие разновидности городского предпринимательства были разгромлены. А взамен сооружалось государство благоденствия советского образца. Крестьяне получили небольшой, но твердый заработок, а потом и пенсионное обеспечение. Еще более высокие стандарты благополучия были дарованы горожанам: казенная мини-квартирка в хрущевке, казенная мини-дачка на шести сотках. Эти государственные щедроты, пусть и не подкрепленные хоть сколько-нибудь эффективной экономикой, стали константой народной жизни. Стимулы строить благополучие собственными руками, не полагаясь на казенный собес, были устранены на десятки лет вперед.

Повторение этой истории мы видели своими глазами: едва прорезавшись в 1990-х, эти стимулы были еще раз выкорчеваны в жирные годы.

Что же до номенклатуры, то после нескольких лет коммунистического строительства она захотела отдыха и стала тяготиться взбалмошным вождем. Хрущев искренне старался усовершенствовать систему — пусть и не меняя ее сути, но все больше нажимая на ручное управление. Это и злило.

К насаждению кукурузы еще как-то привыкли. Но тут на голову сваливается химизация всех сфер народного хозяйства. И желание разогнать Академию наук, которая обижает единственного полезного своего члена — Трофима Лысенко. И совсем уж нестерпимое разделение обкомов на городские и сельские, влекущее очередную массовую пересадку чиновников из одних кресел в другие. Пришлось подобрать более флегматичного правителя, который унаследовал от Хрущева общество, обряженное в современные одежды, но с прочнейшим иммунитетом к любым переменам.

Повторяет ли наша эпоха хрущевскую? Не во всем. Все-таки принцип нашего времени — никаких реабилитаций, даже символических. Однако и похожего хватает.

Федеральные ведомства сейчас не упраздняют, но придуманное в прошлом году Минвостокразвития — это типичный хрущевский совнархоз. И наделение наместников Северного Кавказа и Дальнего Востока титулами вице-премьеров тоже напоминает о хрущевской страсти запутывать в клубок вертикали и горизонтали. И снова Академия наук нашла кого обидеть — Михаила Ковальчука.

Но главное сходство не в этих деталях. С помощью Хрущева наша страна осталась в школе истории на второй год. С помощью Путина — на третий. Эксперимент продолжается.