Цивилизация
Этот тандем был на десятки лет выброшен из истории советского искусства. Случай не уникальный, разумеется: та же участь постигла почти всех коллег Древина с Удальцовой по авангардному «цеху». Однако лишь немногие из них подверглись прямым репрессиям – для художественной среды власть выбрала иную тактику подавления воли. Среди исключений оказался Александр Древин: его расстреляли в 1938 году. И, скорее всего, «карающий меч пролетариата» был пущен в ход не против бунтаря-художника, а против «латышского националиста». В тот момент доблестные органы раскручивали дело культурно-просветительской организации «Прометей», объединявшей выходцев из Латвии (а Древин таковым и являлся, его настоящая фамилия звучала как Древиньш). Ему «пришили» националистический заговор и с исполнением приговора, по тогдашней традиции, тянуть не стали.
Если бы не это роковое обстоятельство, Александр Древин вполне мог бы остаться в живых, но карьерное благополучие ему бы не грозило ни при каком раскладе.
Судьба его жены Надежды Удальцовой может служить тому подтверждением. Она до конца дней, то есть до 1961 года, так и не смогла вписаться в систему, хотя попытки предпринимала. Даже наступившая «оттепель» ничем существенным ей не помогла. Пожалуй, неуспех был обусловлен не только «чуждой» живописной манерой и даже не авангардистским клеймом на биографии (хотя известно, с каким сладострастием влезали советские чинуши в пыльные архивные дела для поисков компромата). Главное – отсутствие политического чутья. На гребне волны оставались вовсе не преданные идее художники, а ловкие конъюнктурщики. Строительство социализма пробовали воспевать почти все, а вот расставлять верные акценты получалось у избранных. Надо ли говорить, что Древин с Удальцовой не умели делать этого в принципе.
То, что они действительно умели делать, власть не интересовало – более того, раздражало.
Хотя от радикального авангарда супруги отошли еще в середине 1920-х, еще до того, как движение начали целенаправленно искоренять. И причиной этого отхода отнюдь не была предусмотрительность. Сначала у Древина, а затем и у его супруги народились важные противоречия с лозунгами конструктивистов и супрематистов. В позднейшей своей автобиографии Александр Давидович написал: «С 1923 года я вернулся к живописи с природы». За этой лаконичной фразой стоит переворот в мировосприятии. Абстракция больше не вдохновляла, а принципы «производственного искусства» не принимались изначально. Древин обнаружил, что в пейзаже содержится творческий потенциал, мимо которого промчались все новаторы, и до которого не дотянулись традиционалисты. Умиление природными видами – прямая противоположность чувству, вложенному художником в его знаменитые алтайские, уральские и армянские этюды.
Теперешние искусствоведы называют тот период в работе Древина и Удальцовой экспрессионизмом. Пусть так, если требуется определение.
Хотя классический экспрессионизм обычно подразумевал и выражал отношения человека с социумом. А здесь – космическая стихия. В лучших вещах супруги (кстати говоря, работали они все-таки каждый самостоятельно, хотя и бок о бок) добивались оглушительного эффекта – соединения человеческого сознания с дикой природой, которая уже перестала быть родным домом, но еще позволяет ощутить свое истинное величие. Если подыскивать аналогии, то можно вспомнить про писания Андрея Платонова – точнее, про те их страницы, где персонажи предаются рефлексиям насчет места гомо сапиенса во Вселенной.
Впрочем, это головокружительное ощущение возникает не в каждом случае. Шедевры вообще не могут идти косяком, к тому же взлет у Древина с Удальцовой длился недолго, от силы лет десять – по известным причинам. Так что на выставке в «Доме Нащокина» следует кое-что держать в умозрении, чтобы впопыхах не разочароваться. Образцов того самого экспрессионизма здесь не так уж много – во всяком случае, хрестоматийных. Преобладают вещи из частных собраний, и некоторые из них не назовешь абсолютно удачными. К тому же встречается немало поздних работ, 1940–1950-х годов производства (речь об Удальцовой, естественно), где присутствуют лишь отзвуки былых творческих побед. Почти нет (за одним исключением) примеров авангардной практики, хотя оба художника отдали ей солидную дань. Более того, Удальцова входит в число так называемых «амазонок авангарда» (называемых с недавних пор, после одноименной выставки шестерых дам-авангардисток).
Правда, отдельные лакуны будут вскоре устранены: сотрудники галереи уверяют, что с 6 февраля в экспозицию войдут работы из Третьяковской галереи.
Они пока не вернулись с латвийских гастролей. Наверняка пополнение добавит весомости, и все же: не ждите легкого и однозначно восторженного контакта с выставкой. Придется кое-что досочинить, спроецировать из ранее виденного, а кое с чем и смириться. Может, так оно и лучше – в нашу-то эпоху расфасованных и генно-модифицированных продуктов.
