Цивилизация
В финале ставшего последним фильма «Я тоже хочу» он появляется на экране сам (подобное по воле продюсеров случилось ранее лишь раз в новелле «Трофим» из альманаха «Прибытие поезда» 1995 года), представляется «режиссером, членом Европейской киноакадемии», говорит, что тоже хочет счастья, и умирает на безучастном снегу под небесами, которые не хотят забирать. О том, что это последний фильм Балабанова, зашла речь в прошлом году перед участием картины в параллельной конкурсной программе «Горизонты» Венецианского кинофестиваля: доходили слухи, что режиссер во время съемок много говорил о смерти, а затем он и сам подтвердил существование страшного диагноза. Затем сообщалось, что то ли опасения не подтвердились, то ли болезнь отступила, но
картина, в которой герои шли на поиски счастья к колокольне, отправляющей избранных прямиком на небо, провоцировала на дальнейшие рассуждения о подведении итогов.
Увы, отогнать этот мотив уже не могли ни опровержения, ни объявленное в какой-то момент намерение снять новый фильм — про молодые, революционно-террористические годы Иосифа «Кобы» Джугашвили — хотя и сценарий в итоге, кажется, был написан. Хотелось поверить даже в такой диковатый план, но Балабанов словно между делом ронял в интервью: «Я просто ласты собрался склеить» и вновь возвращался к той самой колокольне.
Умевший быть удивительным камертоном смурной российской реальности 1990-х Алексей Октябринович Балабанов — выходец с Урала, наследник бажовских сказок, создатель нового героя — Данилы Багрова из дилогии «Брат». В середине 1980-х он работал ассистентом на Свердловской киностудии, учился на Высших курсах сценаристов и режиссеров, снимал своих друзей: Вячеслав Бутусов и группа «Наутилус Помпилиус» появились на экране уже в учебной работе «Раньше было другое время» 1987 года, год спустя тот же Бутусов и другие участники Свердловского рок-клуба снялись в короткометражке «У меня нет друга, или One step beyond» и перекочевали в следующий короткий метр «Настя и Егор» про певицу Настю Полеву и ее мужа, гитариста группы «Урфин Джюс» Егора Белкина.
Самые удачливые герои того рок-клуба перебрались в Петербург, там же образовался тандем молодого режиссера Балабанова и ушедшего из режиссуры в продюсирование Сергея Сельянова.
Снятые в Питере полнометражные «Счастливые дни» сразу оказались в конкурсе «Особый взгляд» Каннского фестиваля, но фестивальная карьера не задалась: ни снятый по Сэмюэлю Беккету эстетский дебют с пустынным городом на Неве, ни ставший в России народным «Брат», который участвовал спустя шесть лет в той же программе, призов не получили.
Между «Счастливыми днями» и «Братом» была не замеченная на Западе, да и у нас мало кем виденная интересная версия «Замка» Франца Кафки, в 1998-м «Про уродов и людей» попал в «Двухнедельник режиссеров», но частью фестивального мейнстрима Балабанов не стал.
Его взгляд на действительность, в том числе родную страну оказался не экспортируем, вопреки расхожему мифу про востребованность «чернухи» про Россию, а ей не попрекали режиссера разве что за комедийные «Жмурки». Что уж говорить про жуткий, радикально поделивший зрителей на враждующие лагеря (критики даже премию без скандала не смогли присудить) «Груз 200».
Однако видеть в этих фильмах, равно как и в «Кочегаре» или «Морфии» по мотивам Булгакова, только живописание мрака — все равно что журить за «чернуху» Босха или Гойю.
Есть художники, чья оптика подобна «очкам смерти» Савонаролы, которые предлагалось надевать, чтобы всегда помнить о бренности и смертности всего сущего и человека, в первую очередь.
Такие очки могут быть, как мастерски используемым инструментом, так и врожденным даром, ну если даром можно назвать нечто очевидно травмирующее. В неожиданной мелодраме «Мне не больно» (название похоже на самовнушение) проговаривался спасительный принцип жизни: «Найти своих — и успокоиться». Свои у Балабанова были: тот же «Наутилус Помпилиус», трагически погибший Сергей Бодров-младший. А успокоение? Звучащий в последнем фильме «Аукцыон» тоже можно отнести к балабановским «своим» с песнями про слуг огня, сумрачных коней, траву державную и смерти час напрасный. «Пол головы нет, пол головы яд...», — впевает в голову голос, жутко, конечно, но в монотонности заговора есть и успокоение страшной колыбельной. Спите спокойно, Алексей Октябринович, зимы не будет.
