Цивилизация
В Москву впервые приезжает Р. Стиви Мур – 61-летний американский музыкант-визионер, записавший несколько сотен альбомов — в основном кустарным способом, не выходя из собственной квартиры. Первые его подобные опыты относятся еще к 1960-м – на них Мур фактически предугадал эстетику DIY (Do It Yourself, то есть «сделай сам»), которая стала популярна через десять лет, в эпоху панк-рока и так называемой кассетной революции. А окончательно расцвела спустя еще пару десятилетий — с появлением компьютеров и соответствующего программного обеспечения.
Кроме того, имя Мура связывают с термином «лоу-фай», то есть с нарочито гулкой, непрофессиональной, низкобюджетной записью: в этой стилистике музыкант тоже оказался первопроходцем. Сейчас бесчисленные альбомы Мура периодически переиздаются, а поклонниками его дарования называют себя любимцы хипстеров, например артист Ариэль Пинк. На «Стрелке» Р. Стиви Мур со своим ансамблем сыграет 23 июня, под занавес Strelka Vertigo Cup — открытого чемпионата по настольному теннису. Накануне концерта «Газета» созвонилась с Муром.
— Вы умеете играть в пинг-понг?
— Нет! Практически не умею. Мне кажется, я последний раз брал в руки ракетку в раннем детстве.
— Как вам кажется, соревнования по пинг-понгу — это самый странный антураж, в котором вы когда-либо выступали, или бывало и еще причудливее?
— Даже не знаю! Я последние года три практически не вылезал из всяких турне и гастролей, так что концерты немножко сливаются в голове. Вообще для меня самым необычным было играть на больших фестивалях, перед гигантской толпой народу. Вот это антураж так антураж…
— И в самом деле, это должно быть весьма необычно для человека, который когда-то записал песню «I Like to Stay Home» («Я люблю сидеть дома», одна из самых известных композиций Мура. – «Газета»).
— Да уж, мне нравится гастролировать, но это так сложно… Долгие годы я записывался у себя в спальне, а выступал очень редко и практически всегда один, без состава. Причем это были единичные концерты, а не турне. Дико устаешь от туров. Моя карьера пошла вверх очень поздно – и это, с одной стороны, конечно, здорово, а с другой — есть и отрицательные моменты: я уже немолод, здоровье не то, что раньше, трудно все делать в одиночку. Когда я оказываюсь где-нибудь в аэропорту один-одинешенек, с языковым барьером, то у меня начинаются натуральные панические атаки! Так что все непросто. Единственное, что для меня просто, – это перебросить бас-гитару через плечо, выйти на сцену и поставить всех на уши. Я всегда мечтал, чтобы так все и происходило, а достичь этого получилось только сейчас. Вот такая история.
— В свое время вы выпускали по шесть-семь альбомов в год, а в последнее время несколько сбавили темп – это как раз из-за гастролей? Времени не остается?
— И да, и нет. Это тоже долгая история. У меня, как известно, гигантский каталог, накопившийся за 70-е, 80-е и 90-е. Поэтому теперь в общем-то смысла сочинять новую музыку особо и нет. Это немного печально, но такова жизнь. Зато есть старые записи, которые по-разному можно использовать. Например, обманывать людей: они услышат какой-нибудь трек из 70-х и подумают, что он был записан вчера, ха-ха! А записывать новое… Проблема в том, что я стал намного меньше сочинять. Это тридцать лет назад я каждый день писал поп-рок-песни.
А сейчас меня интересует только экспериментальная музыка — звуковые скульптуры, случайная музыка в духе Джона Кейджа, мэшапы и микстейпы…
Я до сих пор кое-что сочиняю, но старый добрый Р. Стиви Мур, который писал песни в разных жанрах (а ведь именно разнообразие всегда было моей стезей), вышел на пенсию. Раньше ведь как было: сегодня я хочу написать джазовый трек, а завтра — трек в стиле хеви-метал. Вот так и жили. А сейчас все немного по-другому. Но это не из-за того, что я езжу на гастроли.
— А что вы играете на концертах?
— В основном как раз старье, greatest hits. Другое дело, что с композиторской точки зрения у меня никогда не было ограничений – я мог позволить себе все что угодно, почти маниакально стремился все время сочинять и записывать разную музыку! А мой живой концерт – это, как правило, более или менее прямолиненый хард-рок в стиле групп 70-х. Я играю на басу вместо гитары, и меня прет от того, как ритм-секция ведет группу вперед (но замечу, это никакой не панк: мы буквально пару песен быстрых играем). Самое забавное, что мои поклонники зачастую оказываются разочарованы живыми концертами. Они хотят разнообразия, они хотят, чтобы все звучало как на альбомах. А мы шпарим хард-рок!
Точнее, даже не совсем так. Мы обычно играем песен пять, доходим до кульминации, играем I Like to Stay Home, и потом все прекращается, я говорю: о'кей, спасибо большое, что пришли, – и мы уходим. Реакция в разных городах разная, часто люди озадачены, иногда рассержены, начинают кричать – бууу! Я заплатил кучу денег, а вы сыграли всего пять песен! Бууу! Но на самом деле это у меня тактика такая. Люди чувствуют, что их обманули, и тут внезапно я выхожу обратно на сцену. И все рады! А я начинаю сольный сет – более мягкие песни, немножко играю на барабанах, немножко на клавишах… Черт, зачем я вам это рассказываю? Теперь сюрприза не получится…
— Могу это не включать в интервью, если хотите.
— Да ладно, чего уж там. Все равно сейчас никаких секретов не бывает. Еще обязательно напишите, что я много клоунствую – это стало важной частью моего сценического образа. Хотя я трясу задницей и играю хард-рок, потому что это музыка моего времени, в отличие от панка и нью-вейва (которые я тоже люблю и немножко играю), но на самом-то деле я старый хиппи, старый хард-рокер – так вот, несмотря на это, в сольной части я слетаю с катушек, разговариваю со зрителями, читаю стихи, падаю на пол и потом, когда публика уже готовенькая, я говорю: конец второго акта — третий акт! И группа возвращается на сцену. И мы рубимся больше и дольше, чем в начале. Видите, получается, я сказал «спасибо, до свидания», а на самом деле вышло все наоборот, и люди как будто бы побывали на трех разных концертах сразу!
— Скажите честно: а вы любую свою песню помните и можете с листа сыграть и спеть? У вас же их, наверное, несколько тысяч.
— Конечно нет. Меня часто спрашивают: как ты выбираешь песни? Но это на самом деле не так уж и сложно: у меня много песен, есть из чего выбрать. Часто выбирает моя группа, а мне кое-какие приходится даже выучивать заново. Иногда я сам слушаю свои собственные старые записи и заново открываю для себя музыку, которую я тогда записывал. Буквально вчера наткнулся на одну потрясающую классическую песню из 1975 года, которую все как-то проморгали — и я сам в том числе. Теперь вы понимаете, почему я не очень стремлюсь продолжать в бешеном темпе сочинять и записывать музыку? Вот именно поэтому. Есть куда вернуться и что переслушать!
Я же вообще люблю слушать музыку. Я люблю хип-хоп, если он хорошо сделан. Люблю фанк, Джеймса Брауна. Люблю Капитана Бифхарта. Люблю группу Kiss! О чем вы спрашивали?
— Неважно. Получается, вы прямо все на свете любите?
— О нет! Мне приходится бороться за слушателей с таким огромным количеством посредственных групп, которых публика почему-то тепло принимает, а у них ведь и идей-то толком нет! А у меня всегда была куча идей. Ненавижу посредственность! И притом всякие посредственности становятся знаменитыми, а маленький Стиви вынужден прозябать в безвестности. Хотя мне иногда говорят: это как раз потому, что у тебя слишком много идей! Людям сложно, когда столько идей сразу.
— У вас ровное отношение ко всему массиву музыки, который вы сочинили и записали? Или вы все-таки делаете различия: вот эти два альбомы – шедевры, а вот тут я немного оплошал...
— Мне так нравится это слово «оплошал»! Вся моя карьера – одна сплошная оплошность! Знаете, есть такое выражение: выстрелить себе в ногу? Вот это то, чем я всю жизнь занимался, например выпуская слишком много записей и тем самым дезориентируя собственных поклонников. Они хватаются за голову и говорят: бог ты мой, с чего же начать? И я хорошо понимаю их. С другой стороны, почти вся моя музыка лежит в сети в свободном доступе – пробуй не хочу! Так что какие проблемы вообще? Я не могу сделать выбор за слушателей: мне вообще все нравится, что я записал.
Людям всегда нужны рейтинги: расскажите, какие ваши любимые песни, любимые диски, любимая еда, составьте список… А я ненавижу списки! Во-первых, потому что моя музыка декларативно разнообразна. А во-вторых, потому что это как с едой: у нас может быть любимое блюдо, но мы даже его не захотим есть каждый вечер, не так ли? То же самое и в жизни:
у меня нет любимой группы. Точнее, есть – The Beatles. А знаете почему? Потому что они всегда разные!
— Сейчас у вас целый фан-клуб, а в 1970-е годы откуда брались ваши поклонники? Как они о вас узнавали?
— А у меня их и не было тогда. Я делал музыку, которую слушали только мои друзья и одноклассники. Потом загорелся мой дядя, Харри Палмер. Он жил в Нью-Йорке, а я в Нэшвилле, штат Теннесси. И он сказал мне: уезжай оттуда! Потому что в Нэшвилле не было ничего, кроме кантри, мой отец был сессионным музыкантом, участвовал в записи множества знаковых кантри- и хонки-тонк-пластинок. Ему никогда не нравилось, что я делаю. А мне было по барабану все его кантри. Я слушал The Beatles, потому что они все умели – от баллад до хард-рока, каким был их «Helter Skelter»!
Так, о чем вы спрашивали? А, да, поклонники… Их не было, пока дядя не выпустил мою первую пластинку «Phonography», в 1976-м, тираж — сто экземпляров. И примерно тогда же я переехал в Нью-Джерси, где прожил тридцать с лишним лет. И обо мне стали шушукаться. Правда, музыку все равно почти никто не слышал, но знали имя: мол, живет такой странный чувак — пишет песни в спальне...
А потом наступила кассетная революция — и вот это для меня был подарок судьбы. «Сарафанное радио» начало действовать: мне приходили какие-то заказы, и я по почте рассылал кассеты по всей стране. Дядя говорил – собери группу, но я отвечал – легко сказать! Я сидел дома и совсем не знал других музыкантов. Но кассеты худо-бедно продавались, а потом болванки CD-R.
А потом появился интернет – еще один подарок судьбы. Особенно YouTube.
— Вы упомянули кантри, и я не могу не сказать, что на вашем последнем альбоме «Free Pussy Riot» есть несколько кантри-песен. Что же получается, вы вернулись к корням, пришли к музыке своего детства?
— Да, это правда так — и это забавно. В детстве я был буквально окружен этим — можно сказать, кантри было у меня в крови. Но, чтобы заново его оценить, потребовалось переехать в Нью-Джерси, проработать почти тридцать лет в музыкальном магазине, собрать огромную коллекцию пластинок… Разумеется, настоящее кантри, а не всякую пошлятину про ковбоев в шляпах, с громкими барабанами и электрическими гитарами. То же самое, кстати, с блюзом. В 1970-е я слушал Дэвида Боуи, Элтона Джона, Jethro Tull, Yes, прогрессив-рок – все, что выпускалось в те годы. Но у нас в Нэшвилле были только Allman Brothers Band! И вообще так называемый южный рок, настоянный на блюзе – в общем, не очень искусная музыка. И мне казалось, что это слишком просто и глупо. А теперь я фанат Мадди Уотерса, Роберта Джонсона: они потрясающие, их песни — прямо-таки духовное переживание, и не беда, что они, в сущности, довольно безыскусные.
— Сколько у вас уходило на запись альбома в лучшие годы? Месяц, неделя, один день?
— Ну не день, но неделя – да! Мой метод был – в день по песне, пока не закончится катушка с пленкой. Вот прямо так: я даже не переставлял треки и не менял их местами. Это сейчас есть целая наука – с какой песни лучше начать альбом, какая хорошо будет смотреться в середине, какая в конце… Все об этом думают, но я никогда не был как все. Поэтому просто писал и писал, а потом пленка заканчивалась — и это означало, что пора заполнять следующую!
— Вы упоминали Френка Заппу – это у него вы научились шутить? Большая редкость, когда у музыканта есть чувство юмора, когда он всегда готов подшутить — в том числе и над самим собой, и над своим творчеством…
— В том числе и у Заппы, да. Хотя началось все еще раньше. Комики 50-х, например Ленни Брюс, поэты – такие как Уильям Берроуз, дадаисты — все это большие источники вдохновения для меня. Если честно, юмор Заппы зачастую довольно плоский и грязный, хотя иногда и у него были удачные шутки. Но, в общем, все они, конечно, оказали на меня влияние. И я действительно всегда ценил чувство юмора в музыке и сам упрямо продолжал то и дело его демонстрировать. Хотя мне говорили: может, стоит стать серьезнее? Люди не будут относится к тебе серьезно, пока ты сам не посерьезнеешь…
— Как вы с ним познакомились — с артистом Ариэлем Пинком?
— В сети. Он написал мне электронное письмо, потом послал пару кассет — в общем, с тех пор мы друзья. Мне кажется, что он в каком-то смысле Р. Стиви Мур-младший. Хотя музыка у нас совсем разная, но DIY-эстетика общая: к черту систему — делай так, как хочешь!
Это, кстати, напоминает мне еще об одной вещи, о которой мы пока не говорили, но я даже рад, что не говорили. Так называемый «лоу-фай». Терпеть не могу этот термин. Что такое «фай»?
Да, мои ранние записи довольно шумные, дурно звучащие, но это не было самоцелью, просто мне не хватало хорошего оборудования.
А так у меня есть и вполне себе «хай-файные» альбомы. Меня называют крестным отцом лоу-фая, но я предпочитаю другое слово – DIY, сделай сам. Вот оно тут подходит. А лоу-фай – такое ощущение, что вся музыка на свете должна звучать как Мадонна! Давайте все-таки не будем судить о музыке только по этому «фаю». Или вот еще термин «аутсайдерская музыка»: меня часто объединяют с Яндеком, Дэниэлом Джонстоном… Но, позвольте! Я, конечно, аутсайдер, но при этом, в отличие от этих ребят, все-таки неплохо знаю, что такое композиция и что такое аранжировка!
— Я поэтому и не упоминал никаких терминов – знаю, что музыканты их не любят по вполне понятным причинам.
— Да, но в моем случае эта проблема возведена в квадрат или в куб. Потому что я опробовал такое количество жанров, что и ярлыки ко мне приклеиваются лучше, чем ко всем остальным.
— Еще одно, о чем не могу не спросить, возвращаясь к вашему последнему альбому. Он называется «Free Pussy Riot». Не припомню, чтобы Р. Стиви Мур так быстро реагировал на злободневные темы. Вас так зацепила эта конкретная история?
— Нет. Если честно, я не следил подробно за этой историей, и у меня нет о ней мнения. Я просто прочел об этом в новостях и решил использовать модную тему. Мы же живем в мире мемов:
человек публикует в интернете видео своей собачки, которая прыгает вверх-вниз, и становится мировой знаменитостью. Я тоже так хочу.
Мне нужно внимание, мне его столько лет не хватало. А никакой позиции по этому вопросу у меня, по правде говоря, не было.
— А сейчас?
— И сейчас нет. Я прошу прощения, но я не очень в курсе. Когда я узнал, что поеду в Россию, то стал изучать русскую историю, но она очень длинная, и до Pussy Riot я еще не дошел. То же самое, кстати, было с Мексикой: мы недавно оттуда вернулись. Очень интересная история, очень интересная страна. И концерт был отличный. Только я напился местной воды, и мне потом две недели плохо было: боли в желудке… У вас можно пить воду?
— Лучше в бутылках. Из-под крана, пожалуй, не стоит.
— М-да. То же самое, то же самое. Бедный мой желудок… Ну тем не менее я с нетерпением жду московского концерта. Готовьтесь, Мур уже собирает вещи!
