Цивилизация
«Гоголь-центру», одному из самых заметных московских театров, исполняется год. В феврале 2012-го на месте Театра им. Гоголя, уже почти исчезнувшего с культурной карты Москвы, заработала площадка, сочетающая в себе театральную сцену, кафе, медиатеку и кинолекторий. За 12 месяцев театр выпустил множество премьер, сильно обновил труппу и интерьер и даже пережил несколько проверок по обращениям граждан, обеспокоенных его моральным обликом. Руководитель «Гоголь-центра» Кирилл Серебренников рассказал «Газете.Ru» о том, почему отменил премьеру, куда подевался радикализм и что происходит с труппой театра.
— Перед открытием «Гоголь-центра» вы и ваша команда очень напряженно работали — стало ли сейчас хоть немного легче?
— Стало труднее. Во всяком случае, легче не стало точно. Одно дело — перестраивать здание, покупать аппаратуру, и совсем другое — поддерживать в театре жизнь. Это как с людьми: конечно, рождение — это такой мощный метафизический акт, Большой взрыв, но ведь и дальше человек может упасть с высоты, разбить лоб, чем-нибудь заразиться — и вот сохранить жизнь оказывается не менее сложным...
— А чем может заразиться театр?
— Ну вот, например, сегодня. Приходит человек — уважаемый, приятный и очень богатый, очень, — который не хочет стоять со всеми в очереди на рецепции и хамит билетерам, даже требует их уволить. Вот чем театр может заразиться: когда для какой-то части публики организуется удобный VIP-вход, а другая часть публики толкается в общем гардеробе. Богатый человек — такой же зритель, как и небогатый, в театре все равны — это моя принципиальная позиция, и я всеми силами буду стараться с нее не съезжать.
— Вы много общаетесь со зрителями: в «Гоголь-центре» постоянно идут встречи и дискуссии. Сложилась ли в театре своя публика? И если да, то какая она?
— Я не могу сказать, что уже сложилась. Процесс еще идет. Первыми и самыми любопытными, конечно, оказываются молодые люди: они слышат о чем-то ярком, о каких-то интересных спектаклях и приходят. Если им нравится, они остаются. А потом они приводят родителей. У нас постепенно появляется взрослая аудитория.
— Уже пришли люди, которые возмущаются и уходят посреди спектакля?
— Мало. Пока мы находимся с нашей публикой в режиме обоюдного доверия. Они знают, что придут к нам и увидят яркий, необычный, интересный спектакль. С хорошими актерами. И я не хотел бы обманывать ожидания и дальше. Поэтому приходится вести себя довольно жестко: вот только вчера я отменил премьеру.
— Насовсем?
— Насовсем. Моя работа как раз и заключается в том, чтобы не опускать планку. Один плохой спектакль влияет на общий уровень театра. То же, что и с культурой в целом, — это же массовое явление. Если в городе с десятимиллионным населением появляется миллион таких, которые не моют руки и не пользуются сортиром, — это не только их проблема, но и проблема остальных десяти миллионов, потому что меняется средний показатель культурной вменяемости.
— Кстати об удачах и неудачах. Было ли в жизни театра какое-нибудь событие, которое было бы для вас таким же значимым, таким же ответственным, как и само открытие год назад?
— Это случилось буквально на следующий день после открытия. У нас был спектакль «Отморозки», я опасался, что к нам никто не придет. Когда я увидел полный зал, то понял, что у нас есть шанс. Для меня важно, как продаются билеты, как заполняется зал, насколько театр интересен.
— Кажется, вы уже нашли общий язык с труппой Театра им. Гоголя. Но вот что любопытно: актеры просто принимают новые формы, новые задачи — или уже сами стали проявлять инициативу?
— Наивно предполагать, что люди 50 лет жили так и вот за год у них все поменялось. Есть артисты, которые живут по закону своего дарования. Талант заставляет их быть неравнодушными, активными. Здесь есть такие люди, жадные до работы, так и не сыгравшие многих ролей, которые могли бы сыграть, — здесь же мало выходило премьер, до неприличия мало. Я предлагаю им работу, и они на нее соглашаются, потому что это хорошие тексты, интересные проекты, приличные режиссеры. А как они должны себя вести?
— По моим ощущениям, актер — самый пассивный участник российского театрального процесса: идеологами театра кроме режиссеров становятся художники, композиторы, драматурги, но только не актеры. Что странно, ведь, в конце концов, смотрим-то мы именно на актеров.
— Но таких актеров-демиургов и в мире единицы: Ларс Эйдингер (немецкий актер, музыкант, композитор; в России известен прежде всего по роли Гамлета в спектакле Томаса Остермайера. — «Газета»), Мартин Вуттке (немецкий актер, работавший со знаменитыми режиссерами театра и кино (Хайнер Мюллер, Франк Кастроф, Алвис Херманис, Квентин Тарантино); с недавних пор сам занялся режиссурой. — «Газета»), Валери Древиль (французская актриса, сотрудничавшая с российским режиссером Анатолием Васильевым; их самой известной совместной работой был моноспектакль 2001 года «Медея-Материал» по пьесе Хайнера Мюллера. — «Газета»). Древиль сама разыскивала Анатолия Васильева, чтобы с ним работать, — все это редчайшие случаи. В основном артисты — исполнители. Не все музыканты способны быть дирижерами. Но это очень ценно — найти человека, который просто хорошо сыграет свою роль. Пусть они проявляют инициативу на отведенной им территории. Зачем им быть идеологами? Вы хотите разрушения театра? За последнее столетие в театре сложилась определенная иерархия, и это работает. Театр — синтетическое искусство, и нет театра, который инициирован только видеохудожником или «начальником поворотного круга». Но должен быть некий демиург, тот, кто собирает все ингредиенты: и музыку, и видео, и очень качественных артистов. Этот человек — режиссер.
— Чем сегодняшний «Гоголь-центр» не похож на тот, каким вы его видели с самого начала?
— Я планировал более радикальный театр. Сейчас я делаю коррекции. Я стал ориентироваться на более массового зрителя — умного, активного, современного. Это место не только для театральных «экстремален». Музыкальный спектакль «Пробуждение весны» я осмысленно делал как спектакль для массовой публики.
— Но вы не отказываетесь от экстремальных проектов? Насколько я помню, вы собирались звать Корнеля Мундруцо (кино- и театральный режиссер из Венгрии. В 2010 году фестиваль «Текстура» показал в Перми его спектакль «Лед» по роману Владимира Сорокина)?
— Да, переговоры с ним ведутся, как и с ricci/forte (итальянская театральная компания режиссеров Стефано Риччи и Джанни Форте, работающая на стыке перформанса и драматического театра; в 2013 году в Москве показывали их спектакль «100% Furioso». — «Газета»), с Димитрисом Папайоанну (Димитрис Папайоанну — греческий режиссер и хореограф, постановщик церемонии открытия Олимпийских игр в Афинах в 2004 году. — «Газета»), с Андреем Жолдаком (Андрей Жолдак — самый знаменитый режиссер в современном украинском театре; известен радикальными интерпретациями классики. — «Газета»). Практически все радикальные режиссеры будут здесь работать. Вот сейчас, посреди сезона, я решил поставить пьесу Мариуса фон Майенбурга. Сейчас мы начинаем репетиции. Эта работа не планировалась, но уж больно пьеса хороша. Пьеса про религию в школе, про парня-фанатика. Для нас это высказывание даже важнее, чем для немцев.
— И совсем не страшно?
— Слово «страшно» надо изъять из лексикона художественной практики.
