Цивилизация
— Вы не раз повторяли, что хорошая литература никогда не поддерживает ничего плохого, в частности, она не должна становиться на сторону угнетателей и диктаторов. Означает ли это, что писатель должен быть носителем безупречных моральных принципов?
— Честно говоря, я не сторонник этой позиции. Такие параллели могут слишком далеко нас завести. Смешивать литературу и мораль — очень рискованное дело. Если мы начнем судить с моральной точки зрения, придется разделять всю литературу на хорошую и плохую. Но это в корне неверно, потому что великое произведение может отстаивать какие угодно позиции, но при этом быть оригинальным и богатым с точки зрения культуры.
К примеру, Луи-Фердинанд Селин — очень хороший французский романист — моральными принципами, мягко говоря, не блистал. Это был настоящий кошмар: он ненавидел евреев, поддерживал фашистов, был расистом.
При этом, Селин — очень своеобразный писатель, создавший немало важных произведений. Как минимум два его романа можно назвать по-настоящему великими — это «Смерть в кредит» и, конечно, «Путешествие на край ночи». Другой не менее интересный пример — это Кнут Гамсун, еще очень великий писатель, о котором также сложно сказать что-то хорошее с точки зрения его предпочтений: все знают, что он симпатизировал Гитлеру. Поэтому давайте все же не путать литературу и мораль.
— Должен ли современный писатель находиться в оппозиции по отношению к власти, принимающей сомнительные политические решения? Для России этот вопрос крайне актуален.
— Я считаю, что главное — это свобода. Писатель так же, как и власть, не обязан всегда поступать правильно — каждый имеет право на ошибку, в конце концов. Но он должен иметь возможность свободно выражать себя. Только в этом случае те ценности, которые он транслирует, будут адекватно восприняты свободным обществом: кто-то его поддержит, кто-то, конечно, будет критиковать. Но
у писателя непременно должна быть возможность свободно выражать свои мысли, чувства и эмоции без оглядки на какую-либо высшую инстанцию.
Самое главное, чтобы не было никаких ограничений.
— Наградив Кадзуо Исигуро, Нобелевский комитет в очередной раз отметил, что мы живем в мультикультурном, мультиязыковом мире. У вас похожий опыт: вы родились в Перу, жили в Испании, во Франции, в Великобритании. Как этот опыт повлиял на ваше творчество? Ощущаете ли вы себя наднациональным писателем?
— Самый важный опыт, каким может располагать писатель, мы все получаем в детстве и в юности. Именно с этим сырым материалом, с этой базой писатель работает, обогащая его своей фантазией. Конечно, все страны, в которых я побывал, все книги, которые прочел, и все люди, которых я встретил, тоже повлияли на то, что я делаю. Но
мой самый главный, сформировавший меня опыт — это все-таки юность, проведенная в Перу.
Он в равной мере повлиял на мою индивидуальность, на то, как я понимаю литературу, и на то, как пишу сам.
— Как вам кажется, какова роль писателя в Латинской Америке и в Европе? Есть ли принципиальные отличия в восприятии?
— Роль писателя везде одна и та же — что в России, что в Перу, что в Китае! Социальная среда и политические особенности, конечно, по-своему влияют на нее, но литература не может полностью адаптироваться к тем условиям, в которых она создается.
Хороший писатель всегда обращается к универсальным вопросам.
Именно поэтому великие литературные памятники доступны читателям вне зависимости от их происхождения и культурного бэкграунда. В Латинской Америке мы запросто можем читать Толстого, Достоевского и Чехова, понимать их и наслаждаться их творчеством, а в России, в свою очередь, читают и понимают Борхеса, Маркеса и Кортасара. Литература универсальна. Это именно то, что отличает ее, например, от фольклора или моды, которая зачастую очень крепко связана с конкретной местной традицией. Литературу нельзя судить с такой же региональной точки зрения. Если она не будет задаваться универсальными вопросами, значит, она перестанет существовать.
— В одном из интервью вы рассказывали, что, прочитав Флобера, решили стать автором, описывающим реальным события. Тем не менее вас нередко связывают с традицией магического реализма. Как уживаются две эти тенденции в вашей прозе?
— Идея магического реализма не может вобрать в себя все то, чем богата Латинская Америка. Разумеется, у нас немало писателей, которые используют фантастические тропы в своих произведениях — это и Маркес, и Кортасар, и Рульфо. Но есть и другие авторы, гораздо сильнее тяготеющие к реализму. Я полагаю себя одним из них.
Реальность всегда интересовала меня больше, чем фантазия. Тот образ мира, который я рисую, близок читателю, потому что он не отличается от его собственного опыта.
Кроме того, магические реалисты не похожи друг от друга: Борхес отличается от Кортасара, Маркес — от Рульфо. Чаще всего навешивание ярлыка «магический реализм» совершенно не помогает читателю понять поэтику этих авторов. Но, конечно, в Латинской Америке фантастическое начало имеет огромное значение для всех авторов. И это логично, потому что Латинская Америка — страна, соединившая в себе массу языков, разнообразных верований и традиций.
— История коммерсанта, подвергшегося шантажу, в романе «Скромный герой» взята из реальной жизни, верно? Не могли бы вы рассказать об этом романе?
— Верно, действие романа происходит на севере Перу,, где я жил, когда был молод. Правда, мне довелось там провести всего два года, но воспоминания об этом месте до сих пор очень яркие. Я хотел рассказать в этом романе историю обыкновенного человека, никем не признанного и ничем не примечательного. Мне хотелось доказать, что
такие анонимные герои ничем не хуже, скажем, военных полководцев или выдающихся личностей от культуры.
Такие скромные герои, всю жизнь работающие в поте лица, постепенно строят лучшее общество для всех нас. Пожалуй, это самое главное, что мы можем сделать для своего времени и для своей страны. Такова была главная идея моего романа.
— Ваши герои часто мигрируют из одного романа в другой. Как вы принимаете решение, к какому образу обратиться вновь?
— Ох, я и сам не разгадал эту загадку. Я не могу с уверенностью сказать, почему один герой возвращается, а другой нет. У меня есть несколько персонажей, которые периодически приходят ко мне и сами просятся в новый роман. Один из них, например,
Литума — он впервые появился в моей жизни очень давно, когда я еще был юн и только начинал работать над своими первыми произведениями.
При этом множество других персонажей просто исчезают, появившись лишь раз. А Литума остается. Возможно, дело в том, что я не использовал весь заложенный в нем потенциал, а возможно, он просто представляет собой универсальный образ, который может стать частью многих произведений. Это иррациональный процесс, я не могу объяснить это логически.
— В эссе «Цивилизация спектакля» вы описали мир, в котором развлечение стало главной культурной ценностью. Должна ли литература подстраиваться под эту тенденцию?
Этот процесс только усугубился.
Сегодня развлечение стало единственной целью как визуального искусства, так и литературы.
Я понимаю, что авторы таким образом пытаются достучаться до большего количества людей, но при этом происходит ужасное упрощение языка, мысли, формы произведений. Оно губит не только литературу, но и общество в целом. Сейчас немало мыслителей, которые убеждены, что поворот к развлекательности — это очень хороший путь для современного общества. Например, французский философ и социолог Жиль Липовецкий уверен, что
мы наконец-то выработали по-настоящему демократическую культуру, которая доступна каждому, а элитарность как явление осталось в прошлом.
Но я не очень разделяю эту точку зрения. Если литература превратится лишь в развлечение, она неизбежно выродится, станет попросту неинтересной. Если бестселлеры заменят собой качественную литературу, это будет катастрофой для всей культуры.
— Следите ли вы за поп-культурой? Есть явления, которые вас интересуют?
— Конечно, я интересуюсь массовой культурой. Если вы хотите развлечься, она предоставляет массу разнообразнейших форматов, легких и привлекательных для публики. Большая часть фильмов и сериалов сделана очень качественно и доступно. Но я бы не стал смешивать массовую культуру и так называемое высокое искусство. Это далеко не одно и то же. Чтение какого-нибудь популярного бестселлера и чтение Пруста или Джойса требуется совершенно разных усилий.
Наслаждаться «Улиссом» или, скажем, произведениями Фолкнера можно, если вы готовы подключить все свои знания и все свое воображение.
Только так вы сможете понять глубину и многогранность этих произведений. Да, такие сериалы, как, например, Homeland («Родина» — «Газета»), — это прекрасное развлечение. Я тоже умею ими наслаждаться, но есть разница между уровнем идей и качеством исполнения, которые предлагает нам высокое искусство и культура массового потребления.
— Какую функцию сегодня выполняют книги? Удается ли им сохранить свои позиции?
— Влияние хороших книг огромно. Они дают нам возможность осознать, какое богатство которое таит в себе как наш родной язык, так и иностранный. Помогают выражать наши собственные мысли более точно. Кроме того, великая литература развивает нашу чувствительность. Мы начинаем лучше понимать, что происходит в мире вокруг нас, вырабатываем критический подход к действительности. Только хорошая литература может сформировать хорошего гражданина — свободно мыслящего, независимого, словом, такого, каким трудно манипулировать с помощью пропаганды.
