Выдающийся выразитель российского коллективного бессознательного Виктор Черномырдин как-то сказал: «Никогда такого не было – и вот опять!» Подходит ко всему. Например, к сегодняшним отношениям государства с наукой. Конечно, это далеко не первые в России гонения на «больно умных». И все-таки по-своему уникальные. В чем же состоит эта уникальность?

Нынешний виток уничтожения научной мысли в России, конечно, прежде всего поражает размахом. Академическую науку уверенно сливают в организацию с глубоко символическим сантехническим названием ФАНО.

Фановые трубы, если кто не знает, как раз соединяют канализационный стояк с атмосферой. Фонд «Династия» Дмитрия Зимина объявили «иностранным агентом». Кафедра богословия в МИФИ давно никого не возмущает, не только репертуар оперных театров и содержание выставок, но и запуск «Протонов» в нашей стране потихоньку начинают контролировать протоиереи. Бог даст — взлетит, а упала, значит, так тому и быть.

Вроде бы ничего нового. «Уж коли зло пресечь,/ Забрать бы книги все да сжечь», говорит Фамусов в грибоедовском «Горе от ума» еще в 1824 году — ровно через 100 лет после учреждения Петром I Петербургской академии наук. Фамусов, в отличие от Грибоедова, не иронизирует. Он действительно так думает. И не он один.

В 1870 году за участие в студенческих волнениях ссылают в Батищево профессора химии Санкт-Петербургского земледельческого института Александра Энгельгардта. В ссылке он создаст образцовое хозяйство, откроет школу подготовки «интеллигентных земледельцев» и напишет лучшую, на мой вкус, русскую книгу о сельском хозяйстве «12 писем из деревни». 11 писем опубликуют в лучшем российском журнале «Отечественные записки», который тогда редактировал Салтыков-Щедрин. Двенадцатое не успеют: в 1884 году журнал закроют по личному распоряжению главного цензора Российской империи, бывшего сотрудника «Отечественных записок» Евгения Феоктистова.

В Советском Союзе не только убивали великих ученых — истребляли целые науки. Объявляли генетику «продажной девкой империализма» и отряжали на четверть века руководить Институтом генетики Академии наук откровенного шарлатана Трофима Лысенко, с помощью «мичуринской агробиологии» на полном серьезе собиравшегося перевоспитывать рожь в пшеницу. Человека, вошедшего в историю науки бессмертной сентенцией: «В социалистическом обществе нет и не может быть наследственных болезней».

Извели на корню этнопсихологию — национальный вопрос Сталин посчитал решенным окончательно.

Депортации ему казались куда эффективнее каких-то научных исследований «национальных особенностей» разных народов.

«Академическое дело» 1929–1930 годов с арестом около 100 ученых стало прологом к будущим массовым репрессиям.

В основе советских гонений на ученых, как и в основе сегодняшних российских, банальное желание государства приспособить знание к своим идеологическим задачам. Только задачи эти принципиально различаются.

В СССР негласной задачей науки было идеологическое обслуживание светлого будущего. Абсолютной новой реальности, которую мы хотели создать, отряхнув с ног прах всей прошлой истории, которая, по-нашему, только и существовала, чтобы подготовить приход советской власти и окончательную победу коммунизма. Гуманитарная наука должна была заниматься формированием «человека нового типа». И попутно обосновывать абсолютную правоту любых действий партии и правительства. Естественные науки помогали преобразовывать природу — такую задачу ставила власть. «Мы покорили пространство и время».

В такой ситуации наука, пусть и с глубокими искажениями, при грубом идеологическом давлении советского режима, могла как-то существовать и развиваться, потому что по самой своей сути устремлена в будущее.

Ну и конечно, прикладная наука была важна советскому режиму для экономики и военного строительства. Стране нужны были пушки, нефть и газ, которые от одной беззаветной любви к советской власти не рождаются.

В сегодняшней России никакого будущего как задачи и цели не существует в принципе. Пастернаковская фраза начала 1930-х «у нас и действительности-то нет» стала буквальным описанием жизни россиян в 2015 году. У нас есть только возведенное в абсолют неподвижное мифическое великое прошлое, в котором мы пытаемся поселиться, как в домашних тапочках.

Россия занимается насильственным удержанием себя в капсуле этого мифа о прошлом. Для нас все уже случилось. Мы живем здесь и сейчас, но в 988 году как в 2015-м. Ничего другого не будет и быть не должно. Мы единственное окончательное Царство Правды на земле. На том стояли, стоим и стоять будем.

Слово «стоять» ключевое: главное никогда никуда не двигаться.

Проблема не просто в том, что нынешней российской власти кажутся опасными все критически мыслящие люди (на самом деле – просто «мыслящие», настоящее мышление не может быть некритическим). И не в том, что многие ученые объективно не поддерживают политику Путина или ищут плагиат в диссертациях чиновников, министров и депутатов. Сам факт этих массово списанных диссертаций начальства — показатель того, что в определенный момент времени быть «ученым со степенью» в СССР и ранней постсоветской России было модно и престижно.

Дело куда хуже. В стране, где неподвижное прошлое объявлено единственным и непоколебимым фундаментом государственности, всякая наука становится врагом по факту и способу своего существования. Потому что ищет новое. Задает вопросы. Не верит на слово. Производит знания, способствующие переменам в укладе жизни людей.

Научная истина не зависит от воли власти. Число «Пи» не изменит своего значения от постановлений и указов.

Наука стремится познать мир и тем самым меняет его, а Россия стала полюсом Неизменности, окончательных истин. Никакой новой истины и нового сомнения в этой конструкции быть уже не может.
В СССР, стране вымышленного будущего, науку делили на идеологически правильную и вредную. В России, стране вымышленного прошлого, вредным для государства оказывается всякое научное знание. И так происходит в общем-то впервые с начала ХVIII века, со времен Ломоносова-Рихмана-Эйлера, когда на Руси и завелась настоящая наука.